Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 63
И все. Темнота после острого приступа боли.
Перепил, называется? Что-то как-то не похоже на отходняк-то. Может, его отравили?! Дружки, с которыми он пил накануне, а? Может, они притащили бухло с отравой? Намеренно или случайно?
Филонов почувствовал, что устал, и прикрыл глаза. И тут же подумал, что не могла его братва травануть. Они и сами бухали из тех же бутылок, что и он. Просто, может, так вышло, что его организм не выдержал сразу и столько вина, и… столько Анны Львовны, с которой он провел ночь.
Тьфу-тьфу-тьфу!
Вот напасти на него, так напасти! Сначала Лопушины эти к нему цеплялись. Потом, когда их кто-то перестрелял, к нему менты прицепились. А теперь еще и болезнь какая-то.
Нет, а может, все же его отравить хотели? Он слышал краем уха от Мазилы, что на фирме одной в их городе сразу двух человек грохнули подобным образом. Может, маньяк какой орудует? Или все же братва?..
Мать вернулась с пожилым доктором минут через пятнадцать. За это время сто раз можно было подохнуть, подумал Филонов, неприязненно оглядывая белоснежный халат и стоящую колом шапочку врача.
– Он очнулся. Я же говорю! – Мать тоже, видимо, осерчала на неторопливого эскулапа.
– Это хорошо, что очнулся.
Доктор присел на стул рядом с кроватью, но даже не сделал попытки пощупать у Жени пульс. А Филонов не раз видел в кино, что пульс врачи сразу щупают, когда рядом присаживаются. Может, заразиться боится? А-ах, а может, он заразный?! Может, это не отравление, а какая-нибудь африканская дрянь?! И он теперь…
– Что со мной? – подрагивающим от страха и слабости голосом спросил Филонов. – Я… я умираю?!
– Ну-у, это перебор, – ухмыльнулся не по-доброму доктор. – Все в порядке сейчас. Уже все в порядке. Хотя, это с какой стороны посмотреть.
– В смысле? – Филонов вцепился потными ладонями в край тощего одеяла.
– Если не прекратите так злоупотреблять спиртными напитками, то можете до сорока лет не дожить.
– Да-а? – ахнула за спиной доктора мать, испуганно тараща зареванные глаза на сына. Тут же погрозила ему кулаком: – Говорю, говорю ему, все без толку! Все дружки твои, Женька! Степка этот, урод! Ему-то что! Он после тюрьмы гвозди может жрать и соляной кислотой запивать, ему все равно. А ты у меня…
Доктор озадаченно взглянул на пожилую женщину, потом перевел глаза на больного, подумал, беззвучно пошевелив губами, и через минуту из палаты исчез.
– Мать, ты чего тут раскудахталась? – прикрикнул, насколько это было возможно, на нее Филонов.
– А чего не так? – Мать сразу обиделась.
– На фига про тюрьму тут рассказывать, про Степку? Я все-таки статус какой-никакой имею. Ко мне уважение некоторые проявляют, а ты опускаешь меня перед докторами.
Женя отвернул голову к окну, за которым во все стороны расползлись серые облака.
– Ой-ой, скажите, пожалуйста! Статус он имеет! – зло оскалила мать дорогие белоснежные зубы, оплаченные, между прочим, сыном. – Да срать они хотели на твой статус тут все! Не было бы денег, статус бы твой не помог. А за бабло-то тебе и палату отдельную с душем и туалетом отдельным, и спецпитание организовано. Статус… – фыркнула она уже чуть спокойнее. Тут же с ехидной ухмылкой покосилась на дверь: – А уважение-то твое в коридоре вторые сутки мается.
– Не понял?! – вздрогнул Филонов и тут же подумал про следака.
Неужели и тут решили ему покоя не давать? Неужели и здесь мент станет к нему цепляться?!
– Ты про что, мать?
Женя вылез из-под одеяла до пупка. С удовольствием отметил, что на нем его домашняя шелковая пижама, а не больничные полосатые тряпки, воняющие хлоркой от стирки.
– Я про твое уважение, – продолжила ядовито радоваться мать. – Которое своей толстой попой все больничные стулья отутюжила. Скрип, я скажу тебе, стоит на все отделение.
– Не понял, ты о ком? – Женя снова уставился в окно.
Он прекрасно понял, о ком идет речь. Но все еще надеялся, что у толстой бухгалтерши хватило ума сюда не являться. Офигела она, что ли, в самом деле! Если спьяну приволокла его домой и раздела догола, то что? Решила, что он должен соблюсти приличия и жениться на ней, что ли?!
– Я о Нюрке твоей жопастой. – Мать отодвинула от своей плоской груди обе ладони на полметра. – И о сисястой! Столько мяса, Женечка! Ты чего так проголодался-то?
– Анна Львовна тут? – стараясь, чтобы голос его звучал строго и официально, спросил он у матери. – Что-то на работе случилось? Опять мусора?! Хватит ржать, мать! Меня ведь с работы увезли, когда следак меня доставал, поняла? На моем участке три трупа! Три трупа, поняла?! И они теперь там роют так, что шахтеры, того гляди, полезут.
Ее глаза недоверчиво прищурились. Голова с зализанными в крохотный хвостик сальными волосами качнулась. Губы выгнулись ломаной линией, когда она произнесла:
– Ну не знаю, Жень… По работе она так убивается или из-за тебя… Но рыдала же!
– А, она по любому поводу рыдает, натура у нее такая, – беспечно махнув рукой, соврал Филонов. – Чуть что, сразу в слезы.
Врал он безбожно. За все время, что он проработал бок о бок с Анной Львовной, он ни разу не видел ее плачущей. Ни разу! Она выдерживала любое контрнаступление озверевших от жэковского беспредела жильцов. Усмиряла любых контролеров. Любой проверяющий выходил из ее кабинета умиротворенным и обласканным. Никто не знал, Филонов в том числе, чего ей это стоило, но безобразно накрашенные глаза его бухгалтерши всегда оставались сухими. Всегда! Чего теперь-то она рыдает, как утверждает мать, вторые сутки?
– Она все еще здесь? – спросил он после недолгих раздумий.
– А как же! – ухмыльнулась мать и погладила свою тощую задницу. – Сидит и плющит своей толстой попой больничный инвентарь.
– Позови ее. А сама выйди.
– А как же! – Губы матери растянулись в широкую улыбку, отвратительную, с намеком. – Могу ли я помешать этой жирной корове заниматься с моим мальчиком чем-то интересным?
– Мать! Прекрати! – прикрикнул Филонов.
Тут же подумал, что своей порой нескладной жизнью он обязан только ей. Ни дружкам, которые подначивали и подталкивали, а именно матери. Она растила его злобным и завистливым, приучила его осторожничать и трусить. И на законы ей всегда было наплевать. Потому и ему было наплевать на них тоже. Не поверит он никогда и никому, что в благополучных семьях вырастают уроды. Не поверит! Либо семья не без червоточины, либо на урода было всем наплевать в этой самой благополучной семье. Там, только там, в семьях в этих долбаных, причина всех моральных уродств. Оттуда все растет вместе с ногами: и злоба, и жестокость, и ненависть, и беспощадность.
Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 63
