Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 45
Публика жужжала в проходах, липла к прилавкам, выбирала, принюхивалась, стремилась купить самое нежное, самое сочное, наилучшее. Какая-то типичная покупательница, насадив на нос очки, присматривалась к совершенно одинаковым, с моей точки зрения, головкам цветной капусты, глазам все же не верила, поднимала то одну, то другую, принюхивалась, прощупывала что-то. Наконец она выбрала одну и с недоверием следила за продавцом, как бы тот не подменил ее избранницу другой, менее ценной, из заднего ряда. Я вспомнил, как мне напоминали о неуместности торга в Лондоне. Здесь бы этого правила не поняли. Тут ничто не покупается, не будучи ощупанным и обнюханным со всех сторон. Продавца, который бы этому воспротивился, с позором изгнали бы с рынка.
Рынок Лез Аль украшает Авиньон с 1910 года, но под гараж он переселился лишь в 1973-м. Это я смог узнать у девицы в конторе администратора. На вопрос, сколько всего продается на рынке ежедневно, она пожала плечами и ответила beaucoup. Много.
Старик на своем натужно тарахтящем от перегрузки механическом ишаке скрылся за углом, пригнувшись к рулю, выставив вперед baguettes, как золотые стрелы из колчана. Одиннадцать часов, кафе на противоположной стороне площади уже готовило уличные столики к ланчу.
Открытки из лета
Лишь через три года мы поняли, что живем хоть и в одном и том же доме, но в двух разных странах.
То, что мы считаем нормальной жизнью, начинается в сентябре. Никаких столпотворений, если не считать рыночных дней. На второстепенных дорогах почти пусто — ночью совсем пусто. В ресторанах полно свободных столиков, если не считать воскресного ланча. Ритм жизни неторопливый, несложный. У пекаря всегда в продаже хлеб, сантехник не отказывается поболтать, у почтальона находится время опрокинуть стаканчик. После первого оглушительного уик-энда в начале охотничьего сезона в лес возвращается тишина. В полях маячат согбенные фигуры мыслителей, задумчиво созерцающих виноград, прогуливаясь вдоль одного ряда в одну сторону, затем возвращаясь в другую, медленно, размеренно. Два часа после полудня — мертвые.
Но есть еще июль и август.
Мы поначалу считали их двумя рядовыми месяцами года. Жарко, конечно, но ничего особенного, за исключением того, что удлиняется послеполуденная сиеста.
Мы заблуждались. Люберон, в котором мы живем в июле и августе, — не тот Люберон. Это Люберон en vacances, отпускной, и попытки жить нормальной жизнью в эту ненормальную пору обречены на провал. Поползновения эти настолько неуспешны, что мы подумывали, не отказаться ли от этого времени года, от лета, не отправляться ли на этот период куда-нибудь в тихое, захолустное, прохладное местечко. На Гебриды, к примеру.
Но, удрав, мы бы поняли, что нам не хватает обстановки, от которой мы сбежали, недостает дней, превращающих нас в потных, утомленных, раздраженных зомби. И мы решили смириться с летним Любероном, попытаться приспособиться к обстоятельствам, к миру на каникулах, и так же, как все порядочные отпускники, посылать друзьям открытки о чудесном времени в изумительном месте. В разных волшебных местах. Вот некоторые из этих открыток.
Сен-Тропе
Cherchez les nudists! Ищите нудистов! Открыт сезон для любителей природы, и число желающих вступить в ряды полиции Сен-Тропе возрастает.
Мэр городка, мсье Спада, бросил вызов многолетней традиции (именно Сен-Тропе прославил пляжную обнаженность) и во имя морали и гигиены не разрешил загорать в обнаженном виде на общественных пляжах.
— Le nudisme intégral est interdit,[216]— заявил мсье Спада и поручил полиции хватать отступников и искоренять нарушения. Ну, не обязательно хватать в буквальном смысле, однако изгонять и штрафовать. Размер штрафа — от семидесяти пяти франков и до полутора тысяч в случае, если нарушители учиняют беспорядки или сопротивляются. В каком месте нудист прячет полторы тысячи франков, остается интересным вопросом.
Группа воинствующих нудистов, однако, прочно обосновалась где-то в скалах за пляжем де ля Мутт. Представительница смутьянов заявила, что никакая сила не заставит их облачиться в купальные костюмы. Присоединяйтесь, ежели желаете.
Дынная бахча
Брат Фостена Джеки, жилистый человечек лет около шестидесяти, выращивает дыни в поле напротив своего дома. Поле немалое, но он работает там без помощников и только руками, без всякой техники. По весне я вижу его в согбенной позе, часов по шесть-семь машущего тяпкой, истребляющего зеленых конкурентов, грозящих его урожаю. Никакой химии он не применяет — что за радость жевать химикаты? — и мне кажется, что работа приносит ему удовольствие.
Дыни созревают, и теперь он появляется в поле в шесть утра, чтобы снять готовые для продажи. Он доставляет дыни в Менерб в мелких деревянных ящиках. Из Менерба дыни отправляются в Кавайон, затем в Авиньон, в Париж — по белу свету. Джеки смешит мысль, что люди в ресторанах платят une petite fortune[217]за такую простую вещь, как дыня.
Встав пораньше, я застаю Джеки перед отъездом в Менерб. У него всегда находится пара слишком спелых дынек, чтобы выпустить их в большой мир, и он охотно уступает их мне за несколько франков.
Я направляюсь домой, солнце вылезает из-за гор и принимается поджаривать мою физиономию. Сохранившие ночную прохладу дыни приятно холодят бока. Мы завтракаем дынями, свежими и сладкими, лишь десять минут назад покинувшими место своего рождения.
За стойкой
Наступают дни, в которые бассейн превращается из причуды в объект первой необходимости. Температура в тени достигает пятидесяти с лишним градусов. Когда люди спрашивают у нас совета относительно дома для летнего отпуска, мы всегда выделяем это обстоятельство. Некоторые прислушиваются.
Другие наш совет игнорируют и через день-другой по прибытии звонят, сообщая об открытии, которое мы им предрекали за месяц, а то и за полгода. «О-о, как жарко! — стенают они. — Слишком жарко для тенниса, для велосипеда, для всего, всего. О-о-о, бассейн!»
Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 45
