Книга Давай попробуем вместе - Елена Гайворонская

Я не был уверен, что ближайший детский сад, на который указала озябшая бабуся, именно тот, что мне нужен. И двигался исключительно по какому-то странному наитию. Наверно, это и есть шестое чувство.

Беленький двухэтажный домик подсвечивает ночь желтенькими прямоугольниками незашторенных окон, за которыми видны клетки с разноцветными попугайчиками, круглые аквариумы, старательные аппликации с маленькими зелеными елочками и огромными резными снежинками на чистеньких светлых стенах. Мебель, крошечная настолько, что кажется игрушечной. Мягкие динозаврики, пластмассовые куклы, яркие машинки с номерами на железных боках… Меня вновь охватывает странное чувство, что, переступив этот порог, я пройду сквозь пространство и время и окажусь в иной реальности… Давно забытой, утраченной, но малюсеньким осколочком притаившейся где-то в самом потаенном уголке сознания… Мне даже начинает казаться, что я узнаю эти стены, разрисованные сказочными птицами, хотя умом понимаю, что этого не может быть просто оттого, что я никогда не жил в этом районе и посещал совсем другой детский сад…

Я вхожу, бреду, никем не замеченный, не остановленный. Будто всяк сюда вошедший будет принят как желанный гость.

Одна из дверей приоткрыта. Из-за нее доносится ровный глубокий женский голос. В тонкую щель я вижу сидящих на стульчиках детей. Светленьких, темненьких, смуглых, ярко выраженных южан и бледнолицых москвичей. Один – ну просто вылитый чеченец… И Мишку. Самой Веры мне не видно, я только слышу, как она читает. И маленькие люди внимают ее тихому голосу со взрослой вдумчивой серьезностью. Отчего-то я замираю, приникнув ухом к двери. И слушаю, слушаю…

«Один человек сказал, что он хочет жить так, чтобы враги его боялись.

А другой сказал, что лучше так жить, чтобы враги боялись, а друзья любили.

А третий сказал:

– Лучше жить, чтобы не было врагов, а чтобы все были друзья»[3].

– А с кем согласны вы?

Маленькие пухлые ручонки тянутся вверх. Каждый встает и говорит, что прав тот, третий человек, который хочет, чтобы все люди были друзьями. Тогда на земле не будет зла…

– И войн не будет тоже, – убежденно заявляет Мишка. – На войне убивают. Это плохо…

– Да, – повторяет мальчик, похожий на чеченца. – Лучше, чтобы все люди были как братья.

Устами младенца, произношу я мысленно, но мне не смешно.

– Нам бы тогда не пришлось быть беженцами… – тоненько вторит худенькая девочка с длинными льняными косами, прижимая к груди серенького плюшевого котенка. Кажется, я такого видел где-то…

Моя рука дрогнула, и дверь с премерзким скрипом приотворилась. Пятнадцать головок тотчас повернулись в мою сторону.

– Слава! – Мишка подскочил и ловко повис на мне, как обезьянка на пальме. Мне осталось только его поддержать. Теперь я увидел Веру в простом темном платье, делающем ее стройнее и выше.

– Миш, кто это, – шепчет девочка-беженка, – твой папа?

– Нет. – Он расцепил руки и сполз вниз. И меж пушистых бровей у него появляется та же упрямая складочка, что и у матери. – Это мой друг, понятно?

– Понятно, – тихо вздыхает девочка. И продолжает нянчиться со своей игрушкой, заметно сторонясь других детей.

– Это Аня, – говорит мне на ухо Мишка. – Они недавно из Дагестана приехали к родственникам. У нее отец погиб…

Я чувствую, как в уютное тепло маленького мирка, словно через распахнутое окно, потянуло ледяным ветром.

– А я тебе кое-что принес. Правда, не радиоуправляемая космическая станция, но все же… – Я достаю немного помявшуюся синюю коробочку.

– Спасибо… – Он на мгновение опускает длинные лохматые ресницы. – Я думал, ты больше не придешь. А откуда ты знаешь про радиоуправляемую станцию?

«Вот черт! Не признаваться же, что подслушивал… Пусть нечаянно, но все же…»

– Я всегда держу слово, – говорю я, глядя в круглые, как пуговицы, доверчивые Мишкины глаза. – Меня научил этому один мальчик. Когда-нибудь я тебе расскажу… А про станцию… – я поднимаю его и сажаю на плечо, удивляясь, как легки дети, – просто подумал, что, наверное, всем мальчишкам хотелось бы такую.

– Насколько я понимаю, – вмешивается в мужской разговор Вера, – моего мнения здесь уже не спрашивают? Вы позволите?

Она отправляет Мишку в группу, плотно закрывает дверь и отводит меня в сторону, в дальний конец коридора.

– Послушайте. – Ее суровое бледное лицо исполнено мрачной решимости, но я чувствую, что каждое слово дается, ей нелегко. – Я очень прошу оставить нас в покое. Не потому, что считаю вас плохим или кем-то еще. Вы должны понять. Вы слишком молоды. Ребенок – не кукла, с которой можно поиграть, пока есть настроение, и забыть, когда оно пройдет… Мой муж, к сожалению, сейчас далеко, на заработках… Наверно, Мише не хватает отца, мужского влияния. В шесть лет легко привязаться к доброму чужому дяде. Но потом, когда вы уйдете, ему будет больно. А я не хочу, чтобы ему было больно. Вы должны понимать это, ведь вы сами прошли, наверное, через ужасную боль…

Вера, запнувшись, умолкает, перебирая пуговицы на платье. Ее полные, бледные, не тронутые помадой губы мелко вздрагивают. И я вдруг чувствую еле уловимое родство уставшей души. Она не права в том, что я ищу только избавления от своей неприкаянности и ночных кошмаров. Просто я никак не могу привести в порядок свои мысли и ощущения, подобрать несколько необходимых слов, после которых все станет простым и понятным, как вода или воздух. Я не знаю, существуют ли такие слова. Ну почему, почему я не умею выражаться красиво и свободно, как Огурец или хотя бы как Кирилл?