– Ваша милость! Где вы? Ваша милость!
Энни облегченно вздохнула, в душе произнося благодарственную молитву, и откликнулась:
– Я здесь, Мари. – Она вышла на поляну.
Мари радостно всплеснула руками, забыв даже поклониться.
– Слава богу и благословенным святым угодникам! Я так боялась, что с вашей милостью что-нибудь случилось!
– Где Жак? Он говорил, что придет за мной.
Мари, широко открыв глаза, покачала головой:
– Он уехал в Париж с монсеньором герцогом.
Энни почувствовала и боль, и облегчение с равной силой. Да, теперь она в безопасности, но ее молодой супруг всего две недели пробыл с ней. А почему это ее так огорчает? В пылу вчерашней перепалки она сама предложила ему вернуться в Париж.
Она постаралась говорить спокойно:
– Монсеньор говорил, когда вернется?
Мари покраснела.
– Он сказал, что с него достаточно и Мезон де Корбей, и вашей милости… ну… он сказал, что вы теперь можете делать что хотите.
Энни, помертвев, села на ближайший валун. Брошена. Опять брошена.
Святые угодники! Сколько же можно делать глупости! Чувство вины с новой силой охватило ее.
Мари весело хихикнула.
– Его милость был утром страшно зол. – Она подмигнула госпоже. – Связан был как надо.
Энни поморщилась:
– А что было, когда Жак… освободил его?
– Хозяин носился по дому в одних штанах, кулаком открывал двери и звал вас. – Мари покачала головой. – Вдребезги разбил ту красивую вазу, которую вы нашли на чердаке.
– Бог с ней, с вазой. Что было дальше?
– Его милость приказал всем слугам осмотреть дом, от подвалов до чердака, а конюхов и садовников послал искать вас в саду. – Явно довольная, что принесла такие интересные новости, Мари уселась рядом с Энни и стала рассказывать дальше: – Просто не могу сказать, ваша милость, как я боялась, что кто-нибудь разыщет вас. Не дай бог, это была бы я. Но я бы вас ни за что не выдала, даже если бы нашла. Его милость был в ярости.
– Спасибо за заботу, но я была в безопасности. Жак это знал.
Мари улыбнулась:
– Жак и Сюзанна любят вашу милость, почти как я.
– А что делал мой муж, когда не нашел меня?
– Он приказал Жаку собираться, а сам влетел в библиотеку и захлопнул за собой дверь. – Мари доверительно нагнулась к Энни: – Жак выпросил на сборы побольше времени. Он надеялся, что хозяин остынет. Был уже полдень, когда вещи были уложены и подана карета.
Все обошлось. Бог внял молитвам. Но отъезд Филиппа ничего не решал. Это всего только еще одна оттяжка.
Энни встала и уныло сказала:
– Можно возвращаться. Я очень замерзла и устала. – Теперь она мечтала только о горячей еде и мягкой, уютной постели.
– Не огорчайтесь, ваша милость, – утешала ее Мари, поддерживая за локоть. – Все, что ни делается, к лучшему. Мезон де Корбей теперь большой и красивый дом. Ваша милость будет счастлива здесь.
Эти слова были слабым утешением для Энни, стоящей на обломках разрушенной ею самой семейной жизни. Но в самом деле Мезон де Корбей был домом, о котором она мечтала. Теперь, когда Филипп уехал, она будет спокойно трудиться.
– Наверное, ты права, Мари. Надеюсь, я сумею стать счастливой в Мезон де Корбей.
17
Сидя у окна в кабинете, Великая Мадемуазель услышала за спиной знакомый звук шагов своего секретаря.
Префонтейн приблизился и низко поклонился.
– Вы посылали за мной, ваше высочество?
Не отрывая глаз от зелени за окном, она указала ему на письменный стол.
– Да. Займись письмом к его милости герцогу Корбею. Он сейчас в Сен-Жермене вместе с гвардией.
Как только она узнала, что Филипп все еще во Франции, Луиза использовала все свое влияние, чтобы услать его как можно дальше от Парижа. Но королева упорно отказывала в его переводе, утверждая, что сейчас каждый гвардеец необходим для защиты ее и юного короля.
Объяснение выглядело убедительно, но ей до смерти было любопытно, знает ли Мазарини, что за всем этим стоит она. Луиза надеялась, что нет. Ей не хотелось даже думать о том, как торжествуют Мазарини с королевой, отказывая ей.
– Я готов, ваше высочество.
– Хорошо. – Луиза обернулась и начала диктовать: – Вначале – обычные приветствия. Затем… До меня дошли сведения, что ваша молодая жена без всякой охраны проживает в деревне, в то время как вы отважно защищаете нашу королеву и его величество в Сен-Жермене. Позвольте мне вновь предложить вашей дорогой жене гостеприимство и безопасность в моем доме. Как я и обещала, место в моей свите я храню для нее. Не сомневаюсь, вы оба согласитесь, что она должна вернуться в Париж как можно скорее, учитывая опасность нынешнего положения.
Луиза знала, что Филипп хотел, чтобы его жена была от двора – и от нее – как можно дальше. Одно это уже было достаточным основанием настаивать на противоположном. Не говоря уж об удовольствии поставить на место самонадеянную девчонку.
– Где я остановилась?
– Опасность нынешнего положения…
– Я рассчитываю увидеть Анну-Марию в ближайшие две недели. Если вас беспокоит ее переезд из Шевре в Тюильри, позвольте мне предложить сопровождение из моей личной охраны, чтобы обеспечить безопасность. – Филипп поймет, какое грозное предупреждение кроется в этом «предложить».
Она удовлетворенно кивнула Префонтейну:
– Это все. Закончите как обычно. И проследите, чтобы он получил письмо сегодня.
После отъезда Филиппа Энни провела две недели, сокращая работников, оставив необходимый минимум, чтобы сохранить старый дом от разрухи. В поместье осталось двадцать постоянных слуг, включая Мари, Поля и мадам Плери.
Каждый день с рассвета до позднего заката солнца в поместье Корбей все были на ногах. И, несмотря на то что от нее постоянно ждали указаний или решения споров по пустякам, Энни никогда так не наслаждалась своим уединением, даже в монастыре. В отсутствие мужа все слуги полностью подчинялись ее желаниям. Она отвечала лишь перед самой собой, сама решая, когда ей вставать, что надевать, что есть, как проводить время и куда пойти.
Она даже выписывала банковские чеки на выплаты и поставки. К ее облегчению, Филипп – или скорее его банкиры – оплачивали их. Впервые она обладала властью, сначала с осторожностью, даже с трепетом, пользуясь ею. Вскоре ей это даже понравилось. Ее мягкое управление словно золотой, попавший в руки угнетенного, приносило только добро. Это давало ей ощущение защищенности, делало сильной, заставляя постепенно забывать о полной покорности, в которой она так много лет прожила в монастыре.
