– Веди, но плачу я, – не желаю я быть в долгу.
– Похвальное желание быть автономной, – опять он выеживается.
Вышли на лестничную площадку и тут же встретили соседа.
– А, студент вернулся, – с издевкой начал он. – Что, засвербило, за добро забеспокоился? Это правильно, мало ли что. Эти девчонки с виду скромницы, а на самом деле кто их знает, что у них на уме.
Мне стало обидно.
– По себе судите, гражданин вор.
Он не обиделся, а рассмеялся.
– Вор вору рознь. Робин Гуд и наш Дубровский тоже ворами были. Чистили кошельки у богатеев, таких же воров.
– Товарищ – приверженец лозунга «грабь награбленное», – вставил свое слово Виктор.
– Студент прав. – Дискуссия продолжалась уже во дворе. – Он сторонник большевистского лозунга «Экспроприация экспроприаторов». Это Ленин провозгласил в своей работе «Государство и революция» или в другой не менее известной работе «Грозящая катастрофа и как с ней бороться».
Я слушала и поражалась: вор вором, рецидивист, а как начитан.
– Девушка, мы, зеки, очень начитанные люди. У нас в колонии была такая библиотека, что любая городская позавидует.
Он, что мысли умеет читать?
– Ты учись, Ирина, учись. – Я видела, что Виктору было обидно. – Сосед ещё и не такому научит.
Мы вышли из двора. День выдался солнечным, и народ мне показался каким-то светлым. Идет женщина, на ней светло-серый плащ, на голове белый берет, идет и улыбается. Чему или кому? Мне все интересно. А мои попутчики продолжают спор.
– Экспроприация, – говорит Виктор, – это временная и вынужденная мера. Партии нужны были средства. Но позже Ленин же сурово карал за грабежи и разбой. Для этого и была создана ВЧК.
– Плохо учишься, студент. ВЧК создана для борьбы с контрреволюцией и саботажем. Кем был Сталин? Говоря нашим языком, был он бомбилой, грабил кареты с госказной. Слышал, в Москве ограбили машину инкассаторов? Миллион взяли. Найти не могут. А почему? Да потому, что такие деньжищи простые воры не возьмут. Им просто их девать некуда: включай соображалку.
Мы вышли на Наличную улицу.
– Нам направо, – говорит Виктор.
– И мне туда же, – отвечает сосед. Виктор чертыхнулся.
– Чего черта поминаешь? Не нравится, иди вперед.
Пошли рядом, но уже молча. Дошли до остановки троллейбуса.
– Нам на троллейбус, – опять говорит Виктор.
Я жду, что скажет сосед.
– И мне на него. Ты чего все талдычишь? Меня боишься?
– Вас?!
Пришлось вмешаться мне.
– Что вы, как петухи, набрасываетесь друг на друга. Кстати, как вас зовут?
– Меня-то? На зоне ходил под кликухой Волк. – Слышу, как хмыкнул Виктор. – Тут зовут Иваном, а фамилия моя Волков.
– Вот и познакомились. – Мне очень хочется, чтобы все было мирно. – Я Ира.
– Слышал уже, – угрюмо говорит Иван Волков, но при этом улыбается. Странный он какой-то. – Мне наша врачиха о тебе вчера рассказала. Тебе бы её послушать, она женщина с умом.
– Наш троллейбус, – прерывает Ивана Виктор. Я вижу, что он крайне рассержен. Ну и пусть. Кто он мне? Я человек свободный. Вера Петровна сказала, что скоро я буду жить в общежитии.
В троллейбус мы влезли втроем, но там разошлись по салону. Иван остался на задней площадке, а меня Виктор повел к кабине водителя.
Так и едем.
– Куда ты меня везешь? – не выдержала я молчания.
– В диетическую столовую. И тебе полезно, и мне можно, – ответил и опять замолчал.
Это не по мне – играть в молчанку. Мы же не дети.
– Тебе можно, а что полезно мне, решу сама. – Тут и остановка, шаг – и я на тротуаре, Виктор не успел моргнуть. Я помахала ему рукой. Что я теряю? Ничего. Чемодан мой на вокзале, а других вещей у меня нет. Где мне покушать, решу сама.
Огляделась и дико удивилась, когда увидела рядом Ивана.
– Определенно ты мне нравишься. – Опять лицо хмурое, а на губах улыбка.
– Ты мне тоже нравишься. И что дальше?
Не думает ли он, что я под него лягу?
– Да ничего. Просто нравишься, и все. Вы, бабы, только об одном и думаете. Поедем обратно. Лариса Александровна приболела. Купим на рынке чего-нибудь свеженького.
– Это о чем же мы, бабы, думаем? – Хочу завести его, мне нравится заводить мужиков.
– О том, что вслух не говорят. – Надо же, какой он стеснительный, этот бывший зек.
– По-моему, если человек культурный, то для него нет запретных тем. Обо всем можно говорить, лишь бы хамства не было.
– Ты, наверное, хотела сказать, лишь бы было не вульгарно. Так?
Мы медленно идем по Большому проспекту. Народа мало. Середина рабочего дня все-таки.
– А почему ты не на работе?
Откровенно говоря, мне все равно, на работе он или нет, но надо же о чем-то говорить, коли идем вместе.
– Я в ночь ухожу. Вот навестим Ларису Александровну, покормлю тебя и сосну минут сто восемьдесят.
Мы подошли к рынку. Толчея, суматоха, гомон. Как мне это нравится. Я вообще люблю быть в гуще народа. А запахи! Обалдеть можно. Пахнет свежей зеленью, вырос укроп и молодой озимый чеснок, петрушка и сельдерей. Молодцы ленинградские старушки, умудряются на подоконниках вырастить такой урожай. Это мясной ряд: у меня живот подводит. Так и представляю вот этот кусок свинины на сковороде да с лучком. Иван торгуется с какой-то тёткой, та ни за что не хочет уступить.
– Попробуй сам вырастить, а потом уж цену назначай.
Иван по-доброму смеётся.
– Ты, женщина, на меня посмотри. Я – и твой укроп, – смеётся заразительно.
Купив пучок укропа, Иван идет дальше. Я за ним.
– Возьмем врачихе печенки: полезно для крови, – говорит Иван, стоя у прилавка. Наверное, он услышал бурчание в моем желудке, потому что тут и заявил:
– Заодно и тебя покормлю. Студент хотел накормить тебя паровыми котлетами, но разве для здорового человека это еда?
На выходе с рынка стоят две женщины, они торгуют ландышами. Такие цветы у нас не растут, а запах от них обалденный. Гляжу и удивляюсь. Иван покупает букетик. Неужели это мне? Не заслужила.
– Лариса Александровна будет рада, – лицо его просветлело и улыбка совсем другая. Все ясно: бывший зек неровно дышит в сторону врачихи.
Какая все-таки неустойчивая в Ленинграде погода! Час назад светило ясное солнце, а теперь небо затянуло серыми облаками, задул ветер с севера, становится зябко. А тут и пустой желудок – все один к одному.
– Прибавь шагу, – командует Иван, мы бежим к остановке, успели. В троллейбусе полно пассажиров, нас притиснуло лицом к лицу, тесно прижали. Так тесно, что я начинаю кое-что чувствовать. Стыдно как. Чувствую, что и Иван смущен. Лицо покраснело, лоб потом покрылся.
