Уходили все дальше и дальше, а лед наступал и наступал. Еле ушли. Старший остался. П-под водой. П-под льдиной.
Младший лежал до весны. В каком-то жутком п-помешательстве. Все время п-повторял: «У-у меня н-нет воды в легких, у меня н-нет воды в легких, нет-же… у-меня-воды-в-легких!»
В мае он нанял б-бригаду и вы… вышел в море на своей же… т-том самом барке. Нырнул сам. Одиииин. Н-нет, сказал, я с-сам. И сразу нашел. Сразу. П-по координатам. То самое место. Нырнул. Увидел яркий гидрокомбинезон. Старший был где-то за тридцать метров от т-того места, где нырнул зимой. Рядом с ним, угрожающе шевеля щупальцами, дежурил гигантский осьминог. Двадцать минут осьминог не давал забрать Старшего, обвиваясь вокруг него, отплывая и нападая на Младшего.
П-потом оказалось, что баллоны Старшего были п-почти на три четверти заполнены кислородом. П-почти п-полные кислородом баллоны. И воды в легких не было. Не было воды в легких.
Ой, куриииить! Надо мне курииить! Да куда ты пойдешь. Не надо. Я с-сам! С-сам п-пойду. Ну я п-пойду. П-пойду.
Юра повернулся и не попрощавшись стал удаляться. И вдруг резко оглянулся, как будто что-то вспомнил, и порывисто вернулся ко мне, стоящей в ступоре, провожавшей его взглядом. Он замахал руками и закричал:
– А сейчас у них все в порядке! У них все в порядке! И у Старшего! И у Младшего! Не веришь?! – Юра приблизился ко мне совсем близко и понизил голос: – Их мама недавно видела обоих во сне. – Юра закивал и счастливо разулыбался. – Они вместе были, веселые, молодые. Стоят, п-приобнимают друг друга за п-плечи, мама рассказывает, стоят как п-прежде. Т-такие одинаковые. Что даже она в этот раз не смогла их различить: кто из них Старший, кто – Младший. Смотрела. П-приглядывалась. Тянулась к ним, обнять, а они, – Юра погрозил указательным пальцем и опять улыбнулся, – п-помахали ей, нееет, мам, ну чего ты, не наадо… И она п-проснулась. Мама.
Юра постоял, глядя мне в лицо, в упор глядя, как будто искал в моем взгляде согласие, не сочувствие, а согласие, что все хорошо. Но, видимо, не увидел и опять повысил голос:
– Нет, ты не поняла! Младший – жив и здоров! – Юра махнул рукой себе за спину. – Только он где-то далеко! П-просто где-то далеко! Да и Старший тоже! Далеко! Они вместе.
И я кивала согласно, что да, Младший жив и здоров.
– Опять ему плохо? – Кузьмич как раз подъехал и тихо спросил.
– Сигарет дай, – попросила я.
Муж подал мне пачку сигарет, я протянула их Юре. Тот поклонился куртуазно, со вкусом вытащил сигарету, элегантно размял тонкими пальцами, прикурил, и, уже забыв обо мне, улыбаясь чему-то своему, не говоря ни слова, не попрощавшись, пошел, что-то приговаривая. Пошел, держа одну руку на отлете так, как будто приобнимает кого-то бережно за плечи. И как будто его кто-то обнимает за плечи, кто-то, кого видит и чувствует только он. Чувствует как самого себя. Идут как будто они вдвоем и у них все хорошо. Они живы и здоровы. Только где-то далеко.
Так же падает в садах листва,
И куда-то все спешат такси…
Да. Вот так…
Вместо послесловия
Здесь у нас очень хорошие, добрые люди. В основном. Есть, конечно, и адские смеси. Наш старинный городок издавна славился своими пьяницами. Хоть и малочисленными, но уникальными. Например, есть один дядя. По фамилии, например, Цирюльник. Он наполовину румын, наполовину еврей. При этом, надо сказать, ему достались не лучшие половины. И когда на него находит приступ национального самосознания, то в нем самом разыгрывается гражданская война. В отдельно взятом организме. Одна половина дает бой другой половине. Правда, когда они вдруг объединяются, эти две половины – румын и еврей, тогда они яростно вопят в одно горло: «Украина для украинцев!» И на стене своего дома он старательно малюет подозрительные молниеподобные символы разной степени тяжести. Талантливый, собака! Если бы не пил, хороший художник получился бы. Его родственники с одной и другой стороны, румыны и евреи, в такие дни стараются с ним не спорить и не встречаться взглядами, боятся, что он притащится с погромом.
А так – ничего. И так считаю не только я. А например, аисты. К нам в последнее время аисты прямо зачастили – гнезд старых не хватает. Мы теперь ставим везде столбы, а на них сверху прибиваем или крепко привязываем старые колеса велосипедные. Вот там аисты и делают свои гнезда, выводят малышей. Щелкают клювами звонко.
А недавно один аист пришел прямо на остановку маршрутки. Люди посмотрели – вроде жив-здоров, ничего не поломано. Ходит между людьми, рассматривает с любопытством, смешно головой в такт кивает. Мол, здрасти, здрасти, и вам здрасти. Белый аист из семейства голенастых.
– А! – говорит водитель маршрутки. – Это он всегда тут ошивается. Мышкует. Вооон его семейство.
Мы голову задираем туда, куда указывает водитель, а там и вправду сидит аистиха и маленькие головочки торчат.
Маршрутка уже тронулась, аист следом побежал, в окна заглядывал, мол, куда же вы куда, только познакомились.
Ничто так не говорит о народе, как отношение к нему животных. Стали бы доверять аисты людям, если бы они были плохие? Злые, кровожадные?
Кстати, аисты – уж точно посланники неба.
Почти как Персеиды…
А список мой не заканчивается и не заканчивается.
Звезды, как известно, в августе три дня падают.
Боюсь, что нам с Персеидами со всем этим не справиться. Надо обращаться к кому-то еще. К тому, кто тоже обладает неограниченной силой. Как звезды. Как небо. Как мироздание. То есть к тебе, мой сильный, умный, душевный читатель. Ведь если ты прочтешь эту книгу и будешь думать о моих героях хорошо, будешь всем сердцем желать им добра, здоровья, любви и… И жизни, да, жизни (представьте, были и такие пожелания, от которых становилось не по себе, буквально мороз по коже: «Хочу жить. Лена»). Так вот, если ты тоже будешь думать и надеяться, если мы все будем думать и надеяться, вот тогда мы справимся.
Но я на всякий случай завтра опять на крышу полезу…
