Ночью мы не спали. Поутру я увидела в зеркале свое лицо, серое с черными кругами под глазами. Прикосновение к ножу меня обожгло. К мокрой тряпке — заставило содрогнуться. Свет в холодильнике ослепил. Я поневоле присела на табурет, чтобы разрезать мясо. Каждое движение давалось с огромным трудом. Картофелина тяжелее камня, веточка укропа со столетний дуб. Перчинки, что я дробила, зернышки кориандра, что молола, оглушали меня треском. Посетитель ставил чашку на блюдце. Ну и грохот! Я вздрагивала. Вскрикивала. Но никто меня не слышал. Крик угасал внутри, не выбирался наружу. Я встала, хотела взять чернослив, он в банке, на полке, и вдруг упала. В миг, когда голова коснулась пола, я отметила с радостью, что не напоролась на нож. Вот он, зажат в руке, в стороне от лица. Слава богу, жива!
Очнулась я в спальне. Свет пробивался сквозь задернутые занавески. Под головой у меня настоящая перьевая подушка. Я укрыта чистой простыней. Лежу одетая в чужой постели. Комнатка маленькая, стены голые. Я приподнялась. Заныл подбородок. Осторожно спустила ноги с кровати и, держась за край, попыталась встать. Убедившись, что ноги меня держат, пошла по стенке, чтоб было за что ухватиться, если опять упаду. Выбралась из крошечной кельи. Остальные комнаты были погружены в полосатую полутьму, лучи солнца проникали в щели жалюзи. Пахло средством от моли и стиральным порошком. Мебель в прозрачных нейлоновых чехлах. Безделушки прикрыты белоснежными салфетками. Я приподняла одну крахмальную юбочку и обнаружила часы с двумя голыми золочеными ангелочками, что ласково улыбались, придерживая стеклянный шар. Книг всего ничего — полное собрание сочинений маркиза де Сада, три совершенно одинаковых издания по сексологии и пять старинных томов, посвященных кожным заболеваниям. Я направлялась на кухню, во всяком случае, надеялась, что ее обнаружу, и оказалась в прихожей. Снаружи кто-то отпирал дверь.
— А-а, ты уже на ногах, — обрадовался Шарль, увидев меня.
Я не понимала, откуда тут взялся мой брат. Он что, поменял квартиру? Мне стыдно, что у него так мало книг. Стыдно за нейлоновые чехлы. Наверное, ковры и зеркала в золоченых рамах, облаченные в нейлоновые саваны, ужасно дорогие.
— Я приехал сразу, как только смог, — говорил Шарль с виноватым видом. — Ну как ты?
Я молчала. Он подошел поближе, отвел прядь волос с моего лица. Улыбнулся.
— Ты молодец, справилась, — поздравил он меня. — Не женщина, а боевой слон!
Я ощупала голову. Обнаружила на лбу огромную шишку, похожую на пробивающийся рог.
— Ужасно выгляжу, да?
— Ужасно.
Не сводя с меня глаз, Шарль расхохотался.
— Я что, такая смешная?
— Меня разыскал твой гарем, — объяснил он. — Они меня вызвали.
— Какой еще гарем?
— Забыл, как их зовут. В общем, твои помощники из ресторана. Они мне позвонили на работу.
— У меня нет никаких помощников, — возмутилась я.
— Нет так нет. Тебе лучше прилечь.
— Как ты со мной разговариваешь?
— Как с напроказившей девчонкой. Я отведу тебя к врачу, сделаем энцефалограмму, как только ты немного придешь в себя. Скажи-ка, сколько у меня пальцев? — спросил брат, спрятав руки за спину.
— Столько же, сколько у меня, и не надо мне никакой энцефалограммы. Я чувствую себя превосходно. Просто мне нужно было немного отдохнуть. Теперь я отдохнула и снова примусь за работу.
Я вернулась в спальню за плащом.
— Ну и просторы тут у тебя! — крикнула я Шарлю с другого конца коридора. — А вообще сплошное уродство!
— Это не у меня, — отозвался Шарль. — А что уродство, согласен.
Оказалось, мы у Бена. Вернее, в квартире его покойных родителей. Шарль открыл ставни в гостиной и показал мне — напротив, на другой стороне улицы, мой ресторан без вывески, с голой витриной. «Так и есть, Бен — мальчик с этой улицы», — подумала я. И тут же вспомнила, как Бен остался у меня ночевать, сославшись на поздний час, мол, метро закрыто. Его ложь была мне дороже любой правды. Я прищурилась, пытаясь разглядеть сквозь стекло, много или мало народу в зале. Движения никакого. Перерыв. Все отобедали. С третьего этажа я рассматривала нашу улицу, широкую и короткую, освещенную косыми лучами зимнего солнца. Мрачные неопрятные дома, с бородками тощей травки, полуопущенные железные шторы, похожие на усталые веки, широкие ворота, ведущие во дворы-закоулки, зажатые в тиски соседних домов, чьи окна отражают солнце. Чуть дальше, на правой стороне, я заметила у тротуара, возле магазина Венсана, грузовичок, небесно-голубой, напоминающий небо нашего детства, чистое, яркое.
— Черт! — выругалась я. — Черт! Черт! Черт! Черт!
Шарль посмотрел на меня с недоумением. И с невольной улыбкой. Конечно, из-за шишки на лбу. Шишка его смешила.
— Видишь тот грузовичок? — спросила я.
Он кивнул.
— Ну так вот… Для меня он важнее всего на свете.
Я сообразила, что подобное признание едва ли успокоило брата относительно моей вменяемости. Но объяснить по-другому не могла. Встала на свет, убрала волосы со лба и потребовала, чтобы он мне сказал откровенно, как я выгляжу. Шарль хохотал.
— Неужели так плохо? — ужаснулась я.
— Посмотрись в зеркало, — посоветовал брат. — Говорю тебе, потрясающе. Честное слово. Клянусь. Цвета необыкновенные — зеленый, лиловый, даже желтый есть.
Не нужно мне никакого зеркала. Поспешно начесала волосы на лоб.
— А так?
— Так? — брат ответил не сразу. — Так ты похожа на собачонку.
«И прекрасно, — подумала я. — Предстану перед Али Шлиманом окончательно превратившейся в собаку».
— Ты уверена, что тебе лучше? — заботливо спросил Шарль.
«У него грустные глаза, — заметила я. — Почему мы так редко видимся? Я совсем не забочусь о младшем брате. Ко всем прочим моим наименованиям не хватало звания скверной сестры. Куда это годится? Росли не разлей вода, а выросли — и разошлись, как в море корабли. Кто бы мог предположить? Детьми мы держались друг за друга. Я возвращалась из школы, он был дома. Собирал лего, играл в машинки. Я его колотила. Он кусался. Сидя рядышком, мы смотрели телевизор. Он рылся в моих вещах. Я заражала его гриппом. Он донашивал мои джинсы и свитера. Мы выгораживали друг друга, спасая от родительского гнева. А иногда, наоборот, друг на друга ябедничали. Бывало, ссорились. Я издевалась над его безграмотностью. Мы вместе откладывали деньги и покупали кошелек на мамин день рождения, галстук — на папин. Мы жили бок о бок, плыли в одной лодке. Откуда я знала, что все изменится? Как я могла уплыть так далеко?
— Я был в стороне, — сказал Шарль.
— Что? Ты о чем?
— Все эти годы, — продолжал он, — не помогал тебе.
— Что ты имеешь в виду?
— Твои глупости и свои.
