Лечил бывшего спецназовца. Полковника. Теперь в отставке. Здоровенный, как шкаф.
Воевал в Афгане, Чечне, почему-то в Африке. Перетрудил спину. Боевая выкладка до тридцати килограмм. Терпел.
Сорвался уже «на гражданке». Помогал сыну — нес чугунную ванну на пятый этаж.
Потом нес обратно — не подошла. Спину заклинило и совсем перекосило.
Упорно лечился и поправился. Доволен. Ко мне расположен. Одевается после осмотра. Вдел в рукава огромные ручищи.
— Между прочим, доктор, есть два вопроса. Хотелось бы у вас узнать — в чем смысл жизни? Трудно сразу ответить? Тогда второй — там (показывает на потолок) есть что-то после смерти? Душа? А как она взаимодействует с оставшимися людьми? Каким органом? Каждому, говорите, воздается по вере? Это кто сказал? Воланд? Я с ним категорически согласен.
Я тоже.
Песня пахаря
Паши — вспаши, рой борозду…
Тяни, тяни, подставь плечо
Братец ты мой, славный вол.
Армянская народная песня
Старинная армянская песня заполняла гулкие своды церкви Гехарда полностью. Песня пахаря. Крепкий мужской голос выводил такие романтичные рулады, что становилось ясно: так может петь только выдающийся человек. Так оно и было. Пел первый секретарь райкома партии. Подобное могло случиться исключительно в Армении. Вернее, в Армянской ССР.
В РСФСР такое было невозможно. Вы представляете себе секретаря сельского райкома где-нибудь на Тамбовщине? Чтоб он пел песню пахаря и еще сам себе дирижировал? Да и песен подходящих нет. Не будет же он петь «Шумел камыш» или «Ой, цветет калина…»! Лучше тогда совсем не петь. Они и не поют. Только спускают в район директивы.
А этот пел. Церковь была выбита в скале многими поколениями монахов и производила грандиозное впечатление. Он (певец) дополнял его. Полный, с крупными черными кудрями и в черном же костюме, в белой сорочке. Он был очень красив. К тому же он знал, что красив, даже живописен. Дирижировал белой пухлой рукой, на которой поблескивали роскошные японские «Seiko». Идеально начищенные черные остроносые туфли. Костюм сидел ладно, под ним угадывалась могучая, слегка ожиревшая спина и такие упругие бедра, что было слегка страшновато, — а вдруг брюки лопнут! Особенно на попе! Она на вид была совсем не маленькая. (Не подумайте чего плохого.) Как бы не было конфуза.
Но это все визуально. А на слух было еще прекрасней. Скальные церкви славились своей акустикой, и партиец-певец умело ею пользовался. Он пел не экспромтом, впервые, а отрабатывал этот номер перед многими гостями. Так было задумано. Он направлял голосовой поток то в один угол, то в другой, в какие-то только ему ведомые точки. И голос красивейшего тембра, отражаясь от этих точек, совершенно завораживал слушателей. Лица, даже самые примитивные и слегка обалдевшие, становились одухотворенно- мечтательными, с проблесками интеллекта. Я это видел у своих спутников, а они, наверно, то же самое отмечали на моем лице. Подобные метаморфозы нас всех сближали, и мы с благодарностью смотрели и слушали. Здесь и была объединяющая сила партии. И искусства.
Секретаря райкома звали Гамлетом, его жену — Аидой, дочку — Офелией, старшего сына — Нельсоном. Зато четверых младших сыновей он назвал вполне патриотично: Армен, Ашот, Арсен, Гагик.
После пения и чистейшего горного воздуха у всех пробудился зверский аппетит, и мы кавалькадой машин отправились к хлебосольному хозяину обедать. Сухих вин на обеде не было, подавался только умопомрачительный коньяк. «Ахтамар» назывался. Мы, по своей серости и бедности, такого никогда не только не пробовали, но и не слышали. Через пять-шесть «пузатых» рюмок все уже были готовы. Мы раскраснелись (кто постарше — побагровел), голоса усилились и зазвенели, все вокруг нас веселило и умиляло. Когда дверь отворилась, пропустив Ашотика, нацепившего на единственных два нижних зуба сочный кусок шашлыка, мы зааплодировали. Он обвел нас сияющими глазами-маслинами, пошамкал шашлык и деловито удалился. «За следующим куском пошел на кухню», — гордо объявил счастливый отец.
Аида устало мотнула головой. Еще бы! Шестеро детей и хлебосольный муж — большая нагрузка. А муж был не только хлебосольным, но и честолюбивым. У него вся квартира была уставлена Наполеонами: фигурками, чашками, тарелками и бюстами. Штук двадцать или тридцать. А в спальне висела огромная картина маслом — Наполеон под Аустерлицем. «Он и русских под Бородином здорово помял, — веселился хозяин, — вы только не обижайтесь, древняя история». А сам хитро поблескивал теми же, что и у сына, глазами-маслинами. После «Ахтамара» вся наша делегация была согласна с частичным поражением российских войск.
