И, к сожалению, хватило буквально нескольких дней (правда, при условии, что я успокоился, доверив дочь верным рукам Ерохина), чтобы я ощутил пустоту и ненужность собственной жизни без такого знакомого, неуемного журналистского зуда: знать, что именно тебе, как врачу у постели больного, доверено держать руку на пульсе, знать обо всем явном и обо всем тайном, что может вызвать его перебои, и стараться по мере сил предупредить их… Не люблю я говорить красиво!
Но с тех пор я оставил мысль о прощании с родной редакцией. Да и в денежном вопросе все оказалось вовсе не так уж радужно. Скорее, наоборот! Знала бы моя патронесса, что, с самого начала истории с Сименсом и Майкой, мы с Бесс продолжаем «тянуть» тот аванс, который был положен ею на мою сберкнижку на «текущие нужды» того далекого и трагического расследования. В наследство после матери Бесс так и не вступила – хотя в Англии оно принадлежало ей бесспорно. Но то в Англии! А наследство Сименса – и вовсе оказалось не для нее! И опять же – дочь еще толком не знала, что она моя – сначала нам с Ерохой говорить ей об этом не рекомендовали медики, а потом я и сам отчаялся подобрать нужные слова. Кто знает, что решит тоненькая девочка с Майкиными глазами? Вдруг да махнет себе обратно, к родным несостоявшегося папаши? Тут ведь всякое может быть…
И вообще – денежные отношения у нас как-то напрочь отсутствовали. И никуда я от вас, Марина Марковна, не денусь, и зарплата для меня совсем не лишняя, и низкий вам поклон, что держите в редакции такого разгильдяя и прогульщика, как Сотников!
Впрочем, в журналистском расследовании понятие «прогульщик» неприменимо. И, отсутствуя в редакции, я принес Марише весьма-таки ощутимую пользу: именно «Новости Москвы» чуть позже прогремели на всю столицу самым неожиданным и сенсационным материалом, поставившим жирную точку в скандальной истории с исчезновением Зары Лимановой. И именно наш тираж поднялся на необозримую высоту после моего заключительного, короткого и горького, репортажа. Но, повторяю, чуть позже…
Позже… А тем вечером, в самом начале декабря, когда я зализывал «бандитские раны» в уютном кабинете Ерохи и сорил словами по поводу жалкой участи Бори Лиманова после памятного похищения, наш досуг оказался уже привычно, быстро и неожиданно, прерван.
Нет, на этот раз никакое ватное красноглазое лицо не приковало нашего внимания. А если б кто-то с ватным личиком и притащился под Венькино окно, от ваты в момент остались бы мокрые клочья. Погода в те дни стояла ужасная: налетел неведомый циклон, запорошило, и какой-то невиданный ледяной дождь «пролился» по городу и области. Улицы вмиг превратились в катки, деревья, не выдерживая тяжести ледяных наростов, ломались, падали на провода, в области шло массовое отключение электричества – настроение царило тревожное и отнюдь не предпраздничное. И только нам с Вениамином Сергеичем было, в общем, наплевать: на случай отключения в Центре имелся некий запасной генератор; до Нового года еще далеко, а досадные приключения для нас, видимо, закончились. И мы, как заправские пенсионеры, потягивали коньяк и злословили по поводу бедного Борюси, не забывая напоминать друг другу – дескать, живы, и ладно, и все хорошо, что хорошо кончается!
Смешно, но я даже читал Веньке стихи моего любимого Феликса Кривина:
И в декабре – не каждый декабрист;
Трещит огонь, и веет летним духом…
Вот так сидеть, и заоконный свист,
Метельный свист ловить привычным ухом;
Сидеть и думать, что вокруг зима,
И ветер гнет прохожих, как солому,
Поскольку им недостает ума —
В такую ночь не выходить из дому!
Теперь даже вспомнить – дико и страшно. А тогда… Я еще не закончил читать умнейшего Кривина, когда резко зазвонил мой мобильник…
Ради бога, прости, читатель, но отниму еще минутку от событий, чтоб разъяснить то, что будет дальше иметь значение! Я как-то с самого начала их появления не жалую мобильные телефоны. Не жалую за неизвестно куда улетающие суммы (мне не жалко, но дело принципа!), за то, что тебя могут «достать» где и когда угодно – а ты доступен и беззащитен перед заядлыми болтунами и «хронофагами»; за разные подставы и умение отключаться в самый нужный момент; за помехи при разговоре…. Словом, я – заядлый «мобилофоб»! И техника, самым страшным образом, платит мне тем же. А именно: ломается, подводит, приносит самые неожиданные и неприятные новости и прерывает самые важные и приятные беседы.
Так и в тот раз: мобила пищала злобно и настойчиво, как маленький чертенок.
Выругавшись, я снял трубку. И, как это часто бывает у людей, которые не в ладах с техникой, попутно сработала кнопка громкой связи. Так что весь последующий разговор мы с Веничем слушали вместе. Слушали – и удивлялись.
Поначалу в трубке слышались только треск и глухое пыхтенье – и я совсем было собрался вырубить связь, когда невидимый собеседник, наконец, «проклюнулся». Голос явно нетрезвый, дребезжащий, как будто сорванный, и прерывистый от тяжелого дыханья. Узнать, что голос принадлежит Борису Лиманову, мы с Веничем смогли не сразу. И из-за этого «шумового сопровождения», и еще по одной причине: хоть я и упоминал неоднократно о связях Лиманова с преступным миром, его внешность и обращение всегда оставались самыми изысканно культурными. Всем было известно, что Лиманов даже слегка подчеркивал в себе – и прикид «с иголочки», и особый сленг московской «коренной» богемы. А сейчас лексикон моего собеседника явно отдавал самым дешевым криминальным фуфлом.
Впрочем, судите сами: запись разговора пришлось потом прослушивать неоднократно.
– Але, Кирюха? Это я, брателло, блин!
– Я – это кто?
– Кто-кто, конь в пальто! Боряна-Лимана помнишь? Так это я самый и есть!
В трубке хрипло заржали, потом закашлялись, тяжело и с хрипом, и продолжили, так неразборчиво, что мы напряглись до предела. Напряглись еще и потому, что враз уловили страшное напряжение, с которым выплевывал слова, видимо, тяжело бухой, не совсем здоровый и чем-то напрочь запуганный человечишка.
– Ну ладно, шутки в сторону! Киряла, слушай сюда! Ты, вроде, знаешь, мне по пьяни башку отшибли, легчила говорит – памяти нету! И будто сдается, что мы с тобой в связке по делу моей бывшей – не помню, каким боком! Насчет нее сейчас по братве шухер идет – могут найти и завалить ни за грош. Помоги, Кирюха, брат! Найди ее, да по-быстрому, без соплей! Она говорила, вроде, обитель какая-то… Вроде под Коломной… И – самое главное!..
Тут скрипы в трубке окончательно заглушили голос Лиманова, а через минуту раздались короткие гудки. Мы кинулись перезванивать – трубку никто не брал; а на десятый звонок милый женский голос вежливо заверил нас, что «абонент занят или временно недоступен».
И наша приятная полудрема слетела с нас не хуже мокрой ваты с манекена!
Мы с Венькой давно уже не нуждались в лишних словах для понимания. Вот и тут – какое-то время мы молча переваривали услышанное. Затем Ерохин выдал:
– Ехать надо. Дело серьезное.
