Спал как убитый и проснулся только к обеду.
В город выходить побоялся. Набрал воды из фонтана и снова залез в саркофаг. Когда совсем припекло, перебрался в мечеть. На галерее было темно, прохладно. Внизу шли молитвы, а я сидел наверху, зажав бутылку между ногами.
Что теперь делать?
Документ-то остался у жабы!
В кармане лежали четки и я вернул их на крючок. Шел дворами на окраину, купив по дороге свежие газеты, плошку риса. Ближе к ночи спрятался на развалинах городской стены, в густой сухой траве. Рис слипся, остыл.
В газетах про вчерашнее ни слова.
Я лежал в траве и смотрел вниз. Напротив стояла мечеть с тонким минаретом, и я вдруг понял, что это Синан.
Странно, как быстро это имя перестало для меня что-либо значить.
Да и сам город с этого дня стал чужим, враждебным. Все машины мне казались полицейскими, а каждый взгляд подозрительным. Случайный разговор по мобильному звучал как донос.
Только здесь, в бурьяне на старых стенах, я чувствовал себя в безопасности. Засыпая под открытым небом, я подумал, что в угловой башне могла находиться дверца. Та самая, через которую янычары ворвались в город и захватили Константинополь.
И что мое взятие Стамбула полностью провалилось.
92.
Через два дня под стеной встали цыгане и я перебрался в заброшенную византийскую цистерну.
Потом на кладбище за автострадой.
С той ночи мечети Синана попадались мне все чаще и чаще. Теперь, когда все закончилось, они как будто нарочно преследовали меня.
Постепенно страх притупился и я стал выходить в город. Просто держался подальше от проспектов. Слонялся по переулкам, где стоят дома, похожие на скворечни. Играл в футбол с мальчишками.
Вычислив, где я ночую, они приносили айран и лепешки.
«Галип» – так они меня называли.
Ел я мало, но иногда заходил выпить кофе в лавку. Раньше тут работал часовщик и старые циферблаты в деревянных окладах висели по стенам. Теперь часовщик варил кофе, а часы стояли. Но когда я спрашивал время, старик показывал на стену.
Часов было так много, что хотя бы одни всегда показывали точное время.
93.
Я увидел его в кафе. Торговец оружием из Кайсери, никаких сомнений. Рубашка навыпуск, холщовые брюки, в руке кальян. Настоящий турок.
Я сел напротив и долго смотрел, как меланхолично бросает он кости, потягивает трубку. И подумал, что мой отец где-нибудь тоже сейчас сидит за нардами.
– Что, ночные мечети уже не спасают? – наконец окликнул я.
Он вскинул подбородок, увидел меня. Поспешно расплатился.
Мы вышли на солнце.
– Ну, скажу я вам… – видно было, что ему неловко. – Судя по виду, совсем вошли в образ?
– То, что вы видите, означает лишь то, что видите. Помните?
Он отмахнулся. И я рассказал ему все, что случилось.
Он слушал молча, глядя в землю. Дойдя до конца переулка, мы повернули обратно, а я все говорил и говорил.
Наконец он остановился, снял кепку и нацепил мне на голову.
– Друг мой, вы просто перегрелись!
Я развернулся и пошел прочь. Глаза щипало от слез.
– Да постойте вы! Стойте!
Я натянул кепку на глаза, губы дрожали.
– Поймите, – затараторил, – тут ведь мирные люди. Вы даже не представляете, насколько. Кому нужны ваши детективные новеллы? Они же добрые мусульмане. Это по телевизору стреляют, взрывают. А в жизни муху пальцем никто не обидит. А вы тут про трупы с шампанским.
Я пожал плечами, высморкался.
– Но как же так… – он совсем растерялся. – Журналист, Синан – и такой поворот сюжета. В голове как-то не укладывается. Не сходится!
– А, по-моему, все прекрасно сходится, – странно, но я вдруг почувствовал свое превосходство.
– Я ведь все детство провел среди рулонов. Дома строил из отцовских ватманов, резинки ему в керосине вымачивал! И ждал. Все детство ждал, когда отец мне объяснит, покажет. А он ушел. Уехал в Турцию. Кода мать выбросила его чертежи, мне показалось, что она выбросила мою жизнь. Маленькую, пропахшую керосином, никчемную – но мою! И тогда я решил учится рисованию. Решил, что буду чертить сам. А она отдала меня на скрипку. Представляете?
Судя по глазам, полное замешательство.
– Что мне было делать? Ладно, подумал я. Не вышло с чертежами, пойдем другим путем. И я задумал книгу. Захотел расставить точки. Тридцать лет, сколько можно? Пора закрывать тему. Думал, так будет в самый раз. Думал, что достойно ему отвечу. Буду на уровне. Он строил, а я напишу. Эффектно, правда? Но вышло все наоборот. Стамбул оказался мертвой точкой, тупиком. И книга перестала иметь значение. Призраки оказались сильнее. Сначала отец, потом девушка. Теперь Курбан этот. Синан. Жаба! Я просто чувствую, как они на меня пялятся!
Он с опаской посмотрел на меня, потом вокруг.
– Что мне им ответить? Чем больше я занимался Синаном, тем меньше понимал, что происходит в моей жизни. Пока он делал карьеру, я растерял свою жизнь. Распался! Он переживал страсти творца, но у меня-то было пусто! Это его мечети поднимались все выше и выше – а мои перекрытия рушились! Это он возводил шедевры – а у меня росли катакомбы. Норы какие-то ветвились, пещеры. Кто я? Откуда? Зачем? Один огромный михраб внутри!
Я зашвырнул кепку.
– А тут еще девушка эта, – мы снова стали подниматься. – Я ведь понять хотел, что он в них нашел. На что променял. А она исчезла.
Он кивнул:
– Это обычное любопытство. Вы же иностранец, проездом. Кто вас послушает, если что? А для нее опыт, и может быть единственный. Я, например, уверен, что она опять невинна.
– А мне-то что делать? Какую операцию? – я сел на камни.
Он посмотрел на море, лежавшее над крышами. Шумно выдохнул.
Потом порылся в карманах и сунул мне что-то в руку.
– У нас на островах дача, – он махнул рукой в сторону моря. – На днях сестра жены выходит замуж, мы торчим в городе. А дом пустует. Отоспитесь, отмоетесь. Придете в себя. А я пока все узнаю. По своим каналам.
Он что-то чиркнул на бумажке.
– И позвоню, – он засеменил по брусчатке. – Кстати, райское место и никаких призраков. Вам понравится!
На ладони лежал ключ и бирка с адресом.
В конце переулка остановился, посмотрел на часы.
– Пароход отходит через сорок минут.
94.
Место действительно оказалось райским.
Вдоль набережной вытянулся поселок, дальше зелень и камни, скалистые бухты.
