Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 51
Отец в свою очередь понимает, какую совершил ошибку, идя на поводу у покойной жены с её маниакальным желанием отблагодарить судьбу, обзаведясь чёрным ребёнком. Чёрные всегда чёрные и никогда не побелеют. И никогда в них не зародится искренняя благодарность к белому человеку за всё то, что белый народ сделал для чёрного народа. Вот и теперь приёмный сын норовит урвать лучший кусок, исхитряясь оставить приёмного отца с фигой в кармане.
Они почти перестают разговаривать, сведя общение до минимума. У каждого теперь своя жизнь, своя охота, своя рыбалка, свои тропические фрукты и своё оружие. Только один постоянно пребывает в месте дислокации, а другой, который сын, частенько исчезает в джунглях, не беря с собой охотничьего ружья. Отец начинает подозревать нечто, о чём не знает, что происходит за его спиной. И тогда он выслеживает сына и обнаруживает, что тот ухаживает за неким растением на тайной грядке. Дождавшись, пока сын покинет плантацию, отец всматривается в растение, срывает первый распустившийся листок, растирает его меж пальцев и вдыхает получившийся аромат. И всё понимает. Вот оно, доказательство тайного подлого замысла. Его сын, тайно от отца выращивает любимый дурман исключительно для себя, не желая делиться с родителем этой единственной радостью на острове. И тогда он идёт на разговор с сыном. Он обвиняет его в предательстве, в ненависти к белым и в чрезмерном злоупотреблении наркотическими веществами. Сын готов к разговору, он давно уже всё понял про белого папашу, которому такое долгое время удавалось разыгрывать благородство, а на деле лишь маскировать всепоглощающее чувство расовой ненависти. И обвиняет его в том, что с его отцовской помощью он был принудительно втянут в бессмысленное и недостойное чёрного подростка существование. В наркоманскую и богатейскую жизнь без будущего.
Разговор переходит на высокие тона, каждый нервно сжимает в руках своё личное оружие. Наконец, объяснение достигает предельной точки, когда каждый не выдерживает, не желая более терпеть несправедливых обвинений в свой адрес, и каждый нажимает на спусковой крючок. Два выстрела звучат одновременно. Два бездыханных тела медленно заваливаются на каменистую почву необитаемого острова. Тоже одновременно. Две жизни превращаются в две смерти…
А к концу сезона чахлый росток, поднявшийся из конопляного семени, превращается в огромный развесистый дурманный куст, который, благополучно отцветши, даёт обширный посев новых всходов из успешно вызревших семян. Несчастье в том, что подросток не был в курсе, что подобное растение, принадлежащее к семейству коноплёвых, или, по-научному, Cannabis Sativa L., не нуждается в принудительном опылении. Потому что оно самоопыляемо. И вместо спасительной благодати он принял неверное решение, стоившее жизни им обоим.
Отойдя отлить поглубже в джунгли, получившийся урожай обнаруживает и с воодушевлением собирает пилот вертолёта с американского авианосца, пролетавшего над островом и засекшего с воздуха два истлевающих в тропическом климате человеческих трупа на берегу ранее неизвестного куска суши в океане. Один труп чёрный, один белый, как две соседние фортепианные клавиши. Как в песне поётся, помните? Чёрный клавиш — белый клавиш! А-ля — ля минор! Всё!
Боже, какой глубокий и печальный конец! Какая испепеляющая по своей силе эстетика! Каков простор для сокрушения надежд и оскверняющих душу мыслей! Какое устойчивое, изысканное и долгое послевкусие — как у очень дорогого сыра с очень вонючей плесенью! Какая вопиющая и безысходная безнадёга! А сам стиль, подача! И кто сказал, о Боже правый, что нельзя без твоего присутствия в паре с расчленёнкой? Не подумай ничего плохого, но знай — истинный талант всегда найдёт лазейку в твоём законе Божьем, чтобы ещё больше обогатить произведение искусства и насытить им людей, как ты насытил их когда-то рыбами своими и хлебами, помнишь? И ещё. Ну разве никак невозможно обойтись без обязательного катарсиса при многослойно открытом финале! Да запросто! Вполне достаточно расовой ненависти и пары диаметрально разноцветных мертвяков на финишной прямой. Ну и, как водится, одной толстой скрутки сразу после двух небольших непосредственно перед возникновением идеи сюжета. Короче, осталось всего-то сесть и написать. Если найду время. Роман. Нетолстый, облегчённого содержания. А вы говорите «что» там да «как»…
Однако возвращаюсь к прерванной теме. Про один еженедельный день, оставшийся для нетворческих утех. Так вот, тягу к нему отчего-то в последний период испытываю заметно меньшую по сравнению с прошлой жизнью. Прикидываю мысленно, как всё пройдёт, но настроение заметно не улучшается, как бывало прежде. Может, оттого, конечно, что прежние кадры вызрели до неприлично безутешного состояния и отмерли в моём обострённом воображении сами по себе. А новые так и не народились. Или я уже не в курсе новейших мест обитания моего контингента. Время-то идёт, человечество обновляется, свежая поросль чувствительно отличается от старой. И это заметно по всему.
Всё происходит разом. В том смысле, что вдруг нежданно-негаданно понимаешь, что перестаёшь волновать своим видом встречные женские лица. Которых и так в моей жизни стало неизмеримо меньше в связи с затворническим образом жизни. Да ещё с учётом новых приоритетов. Это я про милую сердцу самодельную дурман-какашку из гардеробной лаборатории. Раньше идёшь, помню, через толпу, любую, и выхватываешь из неё лица. Плывёшь так себе неспешно и выдёргиваешь. Правильные. Твои. Их не так много. Но они есть. Их сразу видно. Они сияют в толпе бесчисленных голов, замутнённых безликостью, они светятся и сигналят долгожданным маяком. И твой глаз, моментально сверившись с кишкой, безошибочно вырывает их оттуда. И ты сигналишь в ответ уже своей личной азбукой. Пароль один: свой — чужой, как у самолётов. Правильный отзыв — свой. Неверный — чужой. Впрочем, он обратно и не отсигналит, тот, кто чужой. Он просто обтечёт тебя слева, не задев запахом и шарфом, или минует справа, равнодушно обдав чужим тебе ароматом. Но стоп! Выстрел!.. Она! Короткий быстрый взгляд на тебя, достаточно пронзительный, чтобы быстро убедиться в правомерности искомого, но недостаточно ещё внимательный и объёмный, чтобы убедить себя же в готовности отдаться в первую минуту. И тогда стоп! Обратный выстрел! От меня. Вдоль той же линии огня! К ней. Взгляд! Серьёзный, достойный, доброжелательный, без видимой оценки объекта в рост, нарочито не столь быстрый, как её, но уже с едва заметно выложенными в умную улыбку губами, расчётливо проложенный по кратчайшей до предмета траектории. И вот улыбка уже становится шире, ненамного, но позаметней, чуть наглей, чуть призывней, так, чтобы устранить сомнения в случайности такого визуального пересечения. И ожидание в ответ. Именно сейчас всё разрешится. В эти пару секунд, взятых ею на размышление. И даже не ею самой. Её подкоркой. Её бессознательным. Её гипофизом на пару с её же гипоталамусом. Оболочкой её чувственного мозжечка, отвечающего конкретно за меня. Про её кишку не уверен, но тоже допускаю.
А я жду, но так, чтобы не потерять из виду. И, как правило, уже всё знаю, потому что секунду назад получил сведения, что отказ не состоится. Учуял тем же бессознательным органом. Плюс универсальная внутренность, я говорил уже. Только ощущения мои, в отличие от её слабых прикидок, понадёжней и верней. Проверенней. Опыт, господа. И талант, разумеется. Теперь можно смело идти по прямой, выдерживая на физиономии все признаки предчувствия судьбоносной встречи с прекрасным. Здесь же, на морде, налёт зримой мужественности и выражение загадочной, счастливой весёлости. Просто так. Чтобы было. На всякий случай, словно тебе известно то, что неведомо другим, и ты готов этим поделиться. Потому что долго и безнадёжно искал, с кем, и в итоге нашёл. И это теперь неотменимо. Никем. Даже ИМ самим с его послушными небесами. При этом, сами понимаете, ноль цинизма, так как не пришло ещё время разочарований и ты пока ещё искренне влюблен, вернее, сочиняешь, пока приближаешься к ней, изумительную картинку будущего, пускай ближайшего, но всё равно пока ещё не случившегося. И веришь. И тебя это тащит и греет изнутри твой потрох, как греет и бросает в пот от крутого кипятка с разведённым в нём мёдом и малиной одновременно. Ещё чуть-чуть, ещё немножечко… Оп-па! Всё, на крючке! И если не критические дни, то, скорее всего, всё самое важное произойдёт сегодня. В момент перехода вечера в ночь. Чуть в стороне от акварели Зоммера «Караван в пустыне Гоби», картон 25 × 90, в не родной, но офигенной раме, выцыганенной у культурного приятеля, которого в своё время совершенно бесплатно устроил к папе Гомбергу излечивать безнадёжно застарелый триппер. Или даже, кажется, полный венерический букет. Но зато есть за что пострадать, особенно в такую, первую, встречу — чаще всего с предсказуемым развитием, но всё же не настолько, чтобы до времени унять в себе внутренний трепет, растягиваемый тобой до счастливого момента, когда ты всей своей нежной и упругой силой преодолеешь наконец податливую преграду, провалишься в райскую бездну и поплывёшь в ней, поплывёшь… пока уже почти бессильным не пристанешь к тамошней пристани…
Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 51
