— Этот дрозд прелестен, — заметил Перфлит с притворным спокойствием. — Что за холодный комментарий к поэтической школе птиц и пива, как вам кажется?
— Да, — ответила Джорджи, которой ничего не казалось, тем более что она впервые услышала про такую школу.
Перфлит продолжал журчать, все больше обретая обычную самоуверенность. Он болтал, выжимая из своей говорильной машины все, на что она была способна. Джорджи слушала, отвечала одним-двумя словами и даже засмеялась на замечание, достаточно пошлое, чтобы оно могло показаться ей смешным. Но, когда она вновь собралась уходить, он не стал ее удерживать. Дьявольское напряжение.
— Не могу ли я одолжить вам еще какую-нибудь книгу? — спросил Перфлит, провожая Джорджи к двери и почти раболепно стараясь смягчить и успокоить ее.
— Нет, спасибо. Я… у меня мало свободного времени для чтения.
— Ну, если так… Но помните, они всегда к вашим услугам, если вы передумаете.
— Спасибо.
Они остановились перед входной дверью, и пальцы Перфлита уже сжали ручку, но тут он замешкался. Галантность, элементарная вежливость, простая человечность восставали против того, чтобы они расстались так хмуро, почти враждебно. Внезапно он облапил Джорджи и неуклюже, словно застенчивый племянник, чмокнул ее сначала в одну щеку, потом в другую.
— Ну вот! — воскликнул он. — Я дико виноват и прошу прошения. Я вовсе не хотел, чтобы вы загрустили!
Джорджи засмеялась, но невесело.
— Все пустяки. Пожалуйста, больше об этом не говорите.
— Что же… Послушайте… э… а не встретиться ли нам снова в ближайшее время? Не мог бы я с вами увидеться на будущей неделе, например?
Джорджи внимательно на него посмотрела. Нет. Больше унижений она не потерпит. Никогда! Неужели он думает, что она и теперь?..
— Не зайдете ли вы к нам выпить чаю… с мамой и со мной… во вторник?
Перфлит распознал и упрек, и решимость. Сердце его вспорхнуло как птичка. Стоит проскучать часок, чтобы заключить почетный мир в этой войне против его свободы.
— Во вторник? Превосходно! С величайшим удовольствием.
— Ну так до свидания.
— До свидания.
Мистер Перфлит смотрел, как она удалялась по дорожке. Высокая крепкая девичья фигура в глянцевом дождевике. Жаль, жаль… Когда Джорджи вышла за калитку, он ей помахал, но она не ответила.
Мистер Перфлит закрыл дверь, постоял, задумчиво потирая подбородок, поднялся наверх, вымыл руки, спустился вниз, закурил, опять потер подбородок, но еще более задумчиво, налил себе порядком коньяку с содовой и вернулся к приключениям Амура и Психеи.
5
Бракосочетание Тома и Лиззи, мистический обряд, который каким-то образом сделал совсем белым то, что было совсем черным, прошло довольно серо и всех разочаровало, хотя и могло обеспечить много забавных и поучительных наблюдений антропологу, который посвятил бы себя изучению магических ритуалов и церемониальных одежд, упорно сохраняемых цивилизованным обществом. Местная знать была представлена скупо — собственно говоря, только Фредом Смизерсом и Перфлитом. Полковник даже поиграл с мыслью, не ошеломить ли приход, явившись в церковь при всех регалиях с рядком медалей на груди, но чуткое благородство джентльмена тотчас ему подсказало, что одеться так дозволительно, только если невеста принадлежит к высшим сословиям и выходит за военного. Он, как и Перфлит, извлек на свет визитку и цилиндр. Причем в обоих случаях оказалось, что костюм стал тесноват: полковник приобрел свой в 1912 году, а Перфлит — в дороговизну 1919 года. Кроме того, Керзон в спешке подал Перфлиту вместо цилиндра шапокляк. Жуткий этот промах Перфлит — охнув от ужаса — обнаружил у входа в церковь. Впрочем, публика попроще плохо разбиралась в подобных тонкостях и взирала на эти образчики роскоши и элегантности высших классов с благоговейным одобрением.
Лиззи трепетала от волнения и выглядела неприлично толстой, а белая фата только подчеркивала красноту ее разгоряченного лица. Том неловко переминался с ноги на ногу: точь-в-точь жертвенный телец, разубранный для алтаря и смутно ощущающий, что вот-вот произойдет что-то неприятное. Шафером был почтальон Мэгги, которая уже пошла путем всех Лиззи. Он попраздновал заранее и осрамился, упорно и громко икая на протяжении самой важной и священной части обряда. Только мистер Джадд и выглядел и чувствовал себя «очень даже недурственно», как он выразился. На нем был черный костюм, который он надевал на похороны — публичную церемонию, весьма им одобряемую, поскольку она сочетала достойное изъявление чувств с назидательными примерами того, как опасна жизнь в стране, где не хватает полицейских. Но раз уж свадьбы принято считать радостным событием, мистер Джадд надел розовый галстук с жемчужной булавкой, парадные коричневые штиблеты и цепочку с брелоками, которые выставил напоказ именно так, как полковник хотел бы щегольнуть своими медалями. Невесту он вручил жениху почти с непристойной поспешностью и радостной улыбкой. Хихикающие подружки невесты образовали футуристическую композицию из очень коротких юбок и очень розовых ног. Мистер Каррингтон выглядел озабоченным: он узнал, что сэр Хорес вступил в переписку с епископом, а вопрос о сане каноника, к несчастью, еще не был окончательно решен.
Когда новобрачные смущенно вышли из дверей церкви, их осыпали конфетти, но довольно вяло.
Перфлит вернулся домой в крайне угнетенном состоянии. Этот фарс явился словно предзнаменованием судьбы, возможно, уготованной и ему. На него нахлынули дурные предчувствия. Сказать, что в нем проснулась совесть, было бы преувеличением — весьма сомнительно, что у него вообще была совесть, — однако исполнявший ее обязанности инстинкт самосохранения пробудился с неистовой силой.
Расставаясь с Джорджи накануне, он полагал, что спасен, — Джорджи убедилась, что этой лисе удалось улизнуть, и отозвала гончих. Пребывая в столь приятной уверенности, он думал только о том, как облегчить ей фиаско, но затем у него было время поразмыслить, и к нему в душу закралось страшное подозрение, что Джорджи вовсе не смирилась. Чем больше он обдумывал это приглашение на чай, которое столь опрометчиво принял, тем меньше оно ему нравилось. Зачем Джорджи понадобилось припутывать сюда Алвину? Конечно, их отношения, как благовоспитанной матери и благовоспитанной дочери, исключают доверительные признания… И все же — как знать? Женщины умеют обмениваться сведениями самым таинственным образом и, если между ними нет прямого соперничества, всегда действуют как союзницы. С одной женщиной он уж как-нибудь да сладит. Но с двумя?.. Неизвестно, во что, собственно, он дал бы себя втянуть. Представив себе Джорджи, все семейство Смизерсов, их друзей и знакомых, а также то, что они собой знаменуют, Перфлит ужаснулся легкомыслию, с каким он попытался немножко скрасить Джорджи ее жизнь. Перед его внутренним взором проплывали картины расплаты — одна другой ужаснее, и он даже вспотел от страха.
К воскресному утру он успел навоображать столько жутких возможностей, что даже осунулся и чувствовал, что нервы у него вот-вот совсем сдадут. Доставленные с утренней почтой ящик вина и толстый пакет с книгами от букиниста нисколько его не отвлекли. Керзон не преминул заметить упадок его духа и, с солдатской проницательностью определив возможную причину, подмешал ему в чай солидную дозу английской соли, обычную армейскую панацею для меланхоличных новобранцев. Перфлит в рассеянии успел выпить половину этой омерзительной смеси, прежде чем осознал ее омерзительность. Тут его прошиб холодный пот: а вдруг Джорджи во всем призналась полковнику и Керзон, привыкший бездумно повиноваться старшим чинам, дисциплинированно пытается его отравить? Он позвонил Макколу, чтобы посоветоваться с ним о симптомах и исповедаться во всем, но доктор, всегда чуткий к капризам именитых пациентов вроде сэра Хореса и его супруги, поручил горничной ответить, что он уехал и неизвестно, когда вернется.
