Финтан сел на развалившийся причал и стал смотреть на реку. Из-за дождей вода вздулась. Темная, тяжелая, она завихрялась, образуя водовороты, несла ветви, сорванные с деревьев, листья, желтую пену. Иногда проплывал какой-нибудь посторонний предмет, взявшийся неведомо откуда: бутылка, доска, старая корзина, тряпка. Бони говорил, что в реке живет богиня, по ночам слышно, как она дышит и стонет. Она утаскивает молодых людей с берегов и топит. Финтан подумал об Ойе, о ее теле, распростертом в темном нутре корабля, о ее хриплом дыхании в момент родов. Финтан тогда смотрел на ребенка, пришедшего в мир, и не осмеливался пошевелиться. А потом, когда тот испустил свой первый крик, неистовый, пронзительный, выскочил на палубу, чтобы дождаться Бони с подмогой. May сопровождала Ойю в больницу, ухаживала ней. Финтану никогда не забыть, как Ойя прижимала ребенка к себе, пока ее несли на носилках в больницу. У нее родился мальчик, еще никак не нареченный. А теперь Ойя ушла со своим сыном и никогда не вернется.
Посреди реки, на мысу острова Броккедон, смутно проступали очертания заброшенного корабля. Финтан ощутил вдруг укол беспокойства, словно эта развалина была самой важной вещью в его жизни. Он нашел пирогу на другом причале и поплыл к середине реки, в сторону Асабы. Бони научил его грести, погружая весло немного наискосок и придерживая на мгновение вдоль борта, чтобы пирога шла прямее. Вода в реке была темной, другой берег еще прятался в облаках. Среди деревьев блестели электрические лампочки лесопилки.
Вскоре он оказался на быстрине посреди реки. Течение здесь было сильное, вода бурлила вокруг пироги, и Финтан почувствовал, что лодку сносит. Какое-то время ему удавалось держать курс на мертвый корабль. «Джордж Шоттон» начал тонуть, как и предвещал Сэбин Родс. Теперь это была всего лишь некая форма, похожая на челюсть кашалота, большой черный костяк, торчавший среди тростников, за который цеплялись унесенные паводком стволы деревьев и груды желтой пены, исторгнутой водоворотами. Топляки пробили корпус, вода проникла внутрь. Пока течение проносило Финтана мимо острова, он заметил, что паводок сорвал и лестницу, по которой поднимались Ойя с Окаво. Осталась только верхняя площадка и длинный поручень, который шевелился, уходя в текущую воду. Птицы больше не жили в руине.
На мысу Броккедона пирога вышла из протока и оказалась в тихой заводи. Асаба была совсем рядом. Финтан ясно видел причал, здания лесопилки. Когда он повернул к Ониче, у него защемило сердце. Ойя ушла. Это она была хранительницей «Джорджа Шоттона». Без нее блуждающие топляки разрушат все, что еще оставалось от корабля, и окончательно похоронят его в грязи.
Днем, перед дождем, Финтан в последний раз вылепил кукол из земли, как учил его Бони. Тот называл это «делать богов». Старательно слепил маски Эзе Эну, живущего на небе, Шанго, мечущего молнию, и двух первых детей, Агинджу и его сестры Йемоджи, из уст которой рождается вода рек. А еще воинов, и духов, и лодки, на которых они плавают, и дома, в которых живут. Закончив, выставил их обжигаться на солнце, на цементе террасы.
May и Джеффри спали в пустом доме, в комнате с закрытыми ставнями. Лежали друг подле друга на узкой кровати. Время от времени просыпались, Финтан слышал их голоса, смех. Они казались счастливыми.
Это был очень долгий день, почти бесконечный, как тот, что предшествовал отъезду Финтана и May из Марселя.
Финтан не захотел ложиться. Он хотел все видеть, все сохранить в памяти, на месяцы, на годы. Каждую улицу города, каждый дом, каждую лавку на рынке, ткацкие мастерские, склады на Пристани. Хотел бегать и бегать босиком без конца, как в тот день, когда Бони отвел его на край обрыва и показал овраг, долину реки Маму. Он хотел запомнить всё на всю жизнь. Каждую комнату «Ибузуна», каждую отметину на дверях, запах прохладного цемента в проходной комнате, коврик, под которым прятались скорпионы, сладкие лимоны в саду, листья, попорченные муравьями, пролет грифов в грозовом небе. Стоя под навесом веранды, он смотрел на вспышки молний. Ждал рычания грома, как на следующий день после своего приезда. Он не мог ничего забыть.
Начинался дождь. Финтан вновь ощутил упоение, как в первые дни после приезда. Стал бегать в траве по склону, который вел к реке Омерун. Посреди саванны возвышались замки термитов, похожие на башни из обожженной глины. Финтан нашел в траве сук, отломанный от дерева грозой. И стал яростно колотить им по термитникам. Каждый удар отдавался внутри его тела. Он колотил по термитникам и орал во все горло: «Pay, раа, арр!» Стены рушились, отваливаясь целыми кусками и выбрасывая на смертоносный солнечный свет личинок и слепых насекомых. Время от времени он останавливался, чтобы передохнуть. Руки болели. В голове звучал голос Бони: «Это же боги!»
Больше ничто не было правдой. К концу этого дня, к концу этого года не осталось больше ничего, Финтан ничего не сохранил. Все было обманом, как истории, которые рассказывают детям, чтобы у тех заблестели глаза.
Финтан перестал колотить. Поднял горсть красной земли, легкой пыли с живой личинкой, драгоценной, словно редкостный камень.
Задул ветер, предвестник дождя. Стало холодно, как ночью. Небо со стороны холмов сделалось чернее сажи. Беспрерывно плясали молнии.
Сидя на ступеньках веранды, May смотрела в небо, в ту же сторону. Утром было так жарко, солнце еще палило сквозь кровельное железо. Снаружи ни звука. Финтан бегал по саванне. May знала, что он вернется только ночью. Это был последний раз. Она думала об этом без грусти. Теперь у них начнется новая жизнь. Ей не удавалось представить себе, какой будет эта жизнь вдалеке от Оничи. Но зато она хорошо знала, о чем станет сожалеть там, в Европе: о мягкости женских лиц, о смехе детей, их ласке.
Что-то изменилось в ней. Марима положила руку ей на живот и сказала:
— Ребенок. — Она сказала это на пиджине: — Pikni.
May прыснула, и Марима тоже. Это была правда. Как она догадалась?
В саду Марима выпытала будущее у богомола, который всегда знает пол еще не рожденных детей. Богомол подобрал к груди лапы-щипцы.
— Девочка, — заключила Марима.
May ощутила дрожь счастья.
— Я назову ее Маримой, как тебя.
Марима сказала:
— Она родилась здесь. — И показала на землю вокруг, на деревья, на небо, на большую реку.
May вспомнила, что ей когда-то рассказывал Джеффри, перед своим отъездом в Африку: «Там люди считают, что ребенок рождается в тот день, когда был зачат, и принадлежит той земле, на которой это случилось».
Марима была единственной, кто знал.
— Не говори об этом никому.
Марима кивнула.
Теперь она ушла.
В полдень заглянул попрощаться Элайджа. Он возвращался в свою деревню по ту сторону границы, у Нконгсамбы. Пожал руку Джеффри, лежащему в кровати. Снаружи, на солнцепеке перед домом, ждала Марима. Стояла среди багажа — чемоданов, коробок с кастрюлями. Была там даже швейная машинка, прекрасный «Триумф», которую May купила ей на Пристани.
