Книга Прыжок над бездной - Владимир Михановский

Судьба послания Ивана Крашенинникова, к счастью, оказалась доброй.

Бесстрашные и вездесущие мальчишки, которых даже вражеский приступ и градом сыпавшиеся метательные снаряды не смогли разогнать по домам, нашли на огородной грядке, припорошенной снежком, странную стрелу с красным лоскутком: они заметили ее, еще когда стрела перелетала через крепостную стену.

Обнаружив, что к стреле привязана грамотка – кусок бересты с нацарапанными на ней письменами, – решили снести ее на монастырское подворье. Грамоте никто из ребят не знал. На подворье же, каждый ведал, грамотные люди были.

Вскорости послание Крашенинникова попало в руки архимандрита Иоасафа, который убедился, что обрывок бересты содержит ценные сведения: здесь было все, что удалось вызнать крестьянским повстанцам за дни, проведенные Иваном во вражьем тылу. И численность отдельных осадных отрядов, и строение войска, и расположение пищалей осадных, и даже общее их количество – шестьдесят три. Было здесь рассказано и о тайне Терентьевской рощи, тайне, которую противник берег пуще глаза.

…В высокой монастырской гриднице шел военный совет. Князья Григорий Борисович Долгоруков-Роща и Алексей Иванович Голохвастов принимали людей, выслушивали их и отдавали распоряжения.

Воеводы оживленно расспрашивали какого-то воина в окровавленном шлеме, когда скорым шагом вошел архимандрит.

– Куда запропастился, отче? – обратился к нему князь Долгоруков. – Решать надо, что делать. Напирают поляки на главные ворота.

– Может, вылазкой ответим? – добавил Голохвастов. – Кого присоветуешь, отче, во главе поставить?

Ничего не ответив, архимандрит обратился к воину, который все еще тяжело, словно после бурного бега, дышал:

– Каково там, у врат?

– Тяжко, отче, – произнес воин, блестя белками глаз. Почерневшее лицо его, обожженное порохом, казалось страшным. – Пристрелялись поляки, метко бьют ядрами. Особливо одна пушка донимает, спасу нет.

– Трещера?

Воин кивнул.

– Как ахнет, окаянная, ажник трещины по стене ползут. Знали бы, где расположена, подавили бы ядрами своими.

– Мне ведомо, где Трещера, – сказал архимандрит.

– Где? – спросил воин.

– Запомни: на горке, в роще Терентьевской, – ответил архимандрит.

– Видение, что ли, было у тебя, святой отец? – насмешливо спросил Долгоруков.

– Послание получил, – спокойно сказал Иоасаф, не обращая внимания на язвительный тон князя, и поднял правую руку с куском бересты.

Голохвастов ухмыльнулся:

– С неба?

– Угадал, Алексей Иванович, – произнес архимандрит. – Одначе не время сейчас шутки шутить.

С этими словами он бережно расправил бересту и положил ее на столешницу. Воеводы, нагнувшись, несколько минут изучали бересту. Воин только молча переводил взгляд с одного на другого.

– Кто он, благодетель наш? – воскликнул князь Долгоруков, нарушив молчание.

Иоасаф коротко рассказал, как к нему попало это послание. При этом он, правда, умолчал, каким образом проник Иван Крашенинников на вражескую территорию и самое имя его не упомянул: считалось ведь, что Иван обретается в монастырском лазарете, маясь тяжкой и заразной болезнью.

– Может, выдумка вражья? – покачал головой князь Голохвастов. – Подкинули нам, чтобы с толку сбить.

– Либо отряд наш на растерзание выманить, – вздохнул тяжко Долгоруков.

– За истинность послания ручаюсь, – отрезал архимандрит.

– Много берешь на себя, отче, – взорвался Алексей Иванович. Он был норова вспыльчивого. – Откуда ведать можешь? Сам знаешь, ни на волю, ни с воли и мышь не проскочит.

– Не будем, воеводы, время терять, – тихо произнес Иоасаф.

– Что-то таишь ты, не договариваешь, отче, – покачал головой князь Григорий Борисович, оказавшийся более проницательным. Он вперил тяжелый, мутноватый взгляд в архимандрита, но тот не отвел глаза. – Бог тебе судья. Ты к Нему поближе, чем мы, грешные. Чего присоветуешь?

– Немедля вылазку.

– Куда? – спросил Голохвастов.

– В Терентьевскую рощу, лучшими силами, – твердо сказал архимандрит. – Трещеру нужно уничтожить, иначе она крепостную стену развалит.

Присутствующие посмотрели на Долгорукова: последнее слово было за ним. Князь, видимо, колебался. Он несколько раз подносил кусок бересты к близоруким глазам, разглядывал письмена, словно принюхивался к ним. Наконец Григорий Борисович медленно и величаво покачал головой.

– Да почему, князь? – с досадой спросил архимандрит.

– Риск зело велик, – пояснил воевода. – Лучшие силы поляки перебьют, с чем тогда останемся? Бери нас голыми руками!

– Не рискнем – удачи не увидим, – стоял на своем архимандрит.

– Дозвольте слово молвить, – произнес неожиданно ратник, о котором в пылу спора все успели позабыть.

– Говори, – велел Долгоруков.

– Мы разобьем Трещеру и без вылазки.

– Это как же? – поинтересовался князь.

– Знаем ведь, где она теперь, Трещера окаянная. Из затинных пищалей ахнем по ней – и вся недолга.

– Ох, темнота, темнота, – покачал головой князь. – Да ведь Терентьевская роща со стен не видна. Ты это разумеешь?

Ратник шагнул к столу.

– Разумею, князь, – смело произнес он. – Одначе мы умеем теперь наводить пушку и палить по цели невидимой, только знать надобно, в каком месте она располагается.

– Это кто – мы? – спросил второй князь.

– Пушкари, – пожал плечами ратник.

Долгоруков нахмурился:

– Кто научил?

– Аникей Багров.

– Да разве сие возможно – палить по цели невидимой? – повысил голос князь Долгоруков. – Стреляете в белый свет, как в копеечку. А у нас ядер, пороху не хватает. Может, он – лазутчик польский, Аникей Багров?

– Кто дозволил ему с пушкарями дело иметь? – вступил в разговор другой воевода.

– Знаю я хорошо Аникушку Багрова, – погладил бороду архимандрит.

Долгоруков перевел взгляд на Иоасафа.

– Наш Багров, Троице-Сергиевый, – снова погладил бороду архимандрит. – Столярную работу для обители делал. Придумал, как мужикам бревна легче таскать…

– Слышал про сие, – подтвердил Долгоруков. – Ладно, ежели ручаешься за него – действуйте. А ты передай пушкарям, – повернулся он к ратнику. – Трещеру не подавите – головы всем поотрываю. Ступай с ним, отче.