Потом была граница, сначала одна, затем другая – египетская. Рудаки, сжавшись в углу, ждал разоблачения, но местные пограничники прошли вагон быстрым шагом, не глядя по сторонам, а египетские стражи вообще ни на кого не обращали внимания, так как ловили вместе со всеми пассажирами отвязавшегося козла, который с громким блеянием бегал по проходу, а потом препирались с хозяином козла, который не хотел платить за животное.
Потом поезд неспешно ехал в сторону Каира, и Рудаки смотрел в окно на тростниковые хижины на берегу Нила и думал, что сбылись все его видения: и озера, и тростниковые хижины, и тощие собаки.
11. Дзохатсу
– Нет такого слова «дзохатсу», – сказал Вонг, – по крайней мере, в японском нет, – и спросил: – А ты не знаешь хотя бы, это один иероглиф или два?
– Не знаю, – ответил тогда Рудаки, – откуда мне знать, я ж японского не знаю.
– Придумал, наверное, это слово писатель этот, как его? – предположил Вонг.
– Акутагава, – подсказал Рудаки, – Акутагава Рюноске.
Вспомнил сейчас В.К., что сидели они тогда у Рудаки на кафедре и пили водку в нарушение всех университетских инструкций, правда, надо заметить, что водку тогда по окончании учебного процесса пили на всех кафедрах и кафедра профессора Рудаки не была исключением.
«Да и сейчас пьют», – подумал В.К. и пошел закрыть балконную дверь – подростки во дворе подняли такой гвалт, что дверь надо было закрыть, несмотря на жару. Он посмотрел на росший под балконом каштан – листья на нем уже начинали желтеть и вздохнул. Вот скоро уже опять осень, а кажется, недавно весна была, и тоже водку они пили с Аврамом, и уговаривал он его с ним в прошлое отправиться, «в проникновение», как он говорил. В.К. вспомнил, что сказал он тогда вроде как в шутку:
– Смотри, попадешь в прошлое и не вернешься.
Он закрыл балконную дверь, и опять лег на диван, и продолжал думать о Рудаки и о его странных идеях.
– Дзохатсу, – говорил тогда на кафедре Рудаки, – по-японски значит «испарение», то есть исчезновение человека.
Человек не умирает, а просто испаряется, исчезает с глаз окружающих. В Японии ежегодно пропадают, если верить Акутагаве, тысячи и даже десятки тысяч, просто уходят из дому – и все, и больше их никто не видит.
Тогда Вонг и сказал, что нет в японском такого слова, а Рудаки заметил, что, может, это и не по-японски, а на каком-нибудь другом языке и что не обязательно он у Акутагавы об этом читал, но где-то читал точно. После этого все стали вспоминать случаи таких необъяснимых исчезновений. Кто-то заметил, что происходят они не только в Японии, что и в Европе исчезают бесследно десятки тысяч людей, что для полиции это большая проблема, скажем, в Англии: по-английски, на полицейском сленге, называются такие люди «MisPers», сокращенно от «missing persons», а проблема эта заключается в том, что, с одной стороны, это право взрослого человека уйти куда глаза глядят, а с другой – родственники требуют, чтобы полиция его нашла и вернула.
Тут доцент Гонта рассказал, что у его приятеля из Львова дедушка ушел из дому в возрасте восьмидесяти с гаком, ушел в чем был, прихватив только двуствольное охотничье ружье. Искали будто бы этого дедушку все, включая милицию, но безуспешно – он как в воду канул. Присутствующий тогда на кафедре у Рудаки приятель его синхронист Сериков – как-то так получалось, что он всегда присутствовал, когда на кафедре что-нибудь пили, – рассказал совсем уже невероятную историю, связанную с исчезновением. Будто бы был у него знакомый, некто Курбатов – Рудаки вроде бы тоже его знал, – и этот Курбатов вроде бы умер, и Сериков говорил, что даже на его похоронах был, правда, к гробу не подходил, а спустя некоторое время Сериков встретил его в метро, близко тоже не подходил, но был уверен, что это был Курбатов.
Несмотря на свою очевидную нелепость, история Серикова тогда всех почему-то ввергла в состояние совершенно не адекватной застолью задумчивости, замолчали все, потом выпили, но тоже не развеселились. Тогда Рудаки вдруг и сказал:
– Конечно, про Курбатова ты врешь, – Сериков при этом хитро улыбнулся, – но вообще-то, ничего в этих исчезновениях мистического нет. Дзохатсу это, так, как его тот японец понимал, постепенно происходит, особенно со стариками, но и не только со стариками. Вот вы обращали внимание, какой у людей отсутствующий вид иногда бывает. Разговариваешь с ними и чувствуешь, что не здесь они, а где-то в другом месте: старики в прошлом пребывают, влюбленные с предметом своей любви разговаривают – все они в этот момент не с вами, а с вами только их, так сказать, физическая оболочка общается. Эта физическая оболочка, – продолжал он излагать эту свою или японца этого теорию, – некоторое время продолжает присутствовать и выполнять свои социальные функции, а часто и она исчезает – старики совсем уходят в прошлое и умирают, влюбленные соединяются с предметом своей любви и уходят из той жизни, где вынужденно присутствовали. Вот все мы тут сейчас сидим, водку пьем, разговариваем, а на самом деле здесь присутствует лишь наша часть, причем, как правило, малая.
Рудаки замолчал, как будто устыдившись своей слишком длинной и эмоциональной тирады, и закурил.
– Эх! Не было бы жалко лаптей, убежал бы от жены и от детей, – сказал склонный к фольклорным обобщениям Сериков.
– Вот лапти, как правило, и мешают, – откликнулся Рудаки, помолчал и добавил: – До поры до времени.
Потом опять выпили и заговорили о чем-то другом, а про тему исчезновения-дзохатсу совсем забыли, и только когда пили уже «на посошок» и собирались по домам, Рудаки опять к ней вернулся.
– Старики умирают намного раньше своей физической смерти, – ни с того ни с сего вдруг сказал он, – они постепенно переходят в прошлое, а смерть лишь убирает физическую оболочку, в которой человека давно нет.
В.К. вспомнил, что ехали они тогда с Рудаки домой вместе и был Аврам молчалив, говорил мало и исчезновений и прочей мистики больше не касался, а где-то через пару месяцев исчез.
Последним его видел соученик по Военному инязу отставной полковник Рудницкий. Встретил его неожиданно на даче у их общего приятеля, пили они там яблочное или какое-то другое вино собственного Рудницкого производства, а потом Рудницкий пошел к себе дачу запереть, а когда вернулся, нашел Рудаки без сознания на земле около дома. Не сразу, но удалось привести его в чувство, и говорил он потом, когда пришел в себя, странные вещи и почему-то по-английски. Но когда потом они вместе в метро домой ехали, был Рудаки уже, как выразился Рудницкий, «в хорошей форме», и Рудницкий со спокойной совестью вышел на своей станции, а Аврам дальше поехал. Но до дома не доехал, и больше его никто не видел.
Ива развила бурную деятельность вначале – думала, что, может быть, загулял Аврам, как случалось с ним в молодости неоднократно. Искали его и товарищи, и коллеги по работе, но безрезультатно. Не помогла и полиция – его фотографии и сейчас, наверное, висят на вокзале, около полицейских участков. Через какое-то время никто уже не сомневался, что он умер. Вдруг выяснилось, как все его ценили, какой это был хороший человек, как любили его студенты, в общем, скоро стали говорить о нем, как обычно говорят об умершем: «aut bene aut nihil», так сказать. И В.К. тоже сначала думал, что он погиб где-то – мало ли: под машину попал, документов при нем не было, – правда, они со Шварцем по моргам походили, но город-то большой. А потом неожиданно позвонил ему полковник Рудницкий, сказал, что у Ивы телефон узнал и что надо, мол, поговорить.
