Это сработало.
– Вон! – вскричал Эдвард, отчаянно дергая за шнур звонка. – Убирайтесь, пока я не швырнул в вас чем-нибудь!
– Снизойди к нам, погрязшим во грехе… – декламировал его дядя, закатив глаза так, словно разглядывал электрическую лампочку на потолке.
В дверях появился долговязый полисмен. По коридору торопились шаги.
– Выведите отсюда этого маньяка! – крикнул Эдвард.
– У него мания проповедовать! Уберите его отсюда! – Чтобы его слова подействовали, Эдвард схватил миску в форме почки и швырнул ее, целясь в книгу, которую его дядя прижимал к груди. К несчастью, в это мгновение старик повернулся. Миска, описав в воздухе плавную дугу, ушла в сторону. В палату вступила старшая сиделка, и тут же послышался звон, означавший, что Эдвард попал в вазу.
Слишком поздно он заметил выражение лошадиного лица святоши Роли. Он не мог уже взять назад ни своих слов, ни своих действий.
Старшая сиделка что-то сказала – он не слышал, как не видел и крупной, ширококостной женщины в накрахмаленном халате и белой шапочке. Вместо нее он видел обвинителя в черной мантии и парике. Он слышал требование ответить присяжным на один-единственный вопрос. Он знал: этот вопрос неизбежен. Неизбежен, как ночь, приходящая на смену дню:
24
Подозреваемый ездил в Париж и обратно с Джулианом Смедли – следовательно, тот являлся несомненным свидетелем. Семейство Смедли обитало в усадьбе «Нанджипур», Реглен-крисчент, Чичестер, а Лизердейл мог позволить себе еще одну поездку в этом шикарном авто, что предоставил в его распоряжение генерал Боджли.
«Нанджипур» оказался одним из длинного ряда одинаковых домов. При весьма впечатляющем фасаде, перед которым красовался палисадник с цветущими розами, бегониями и аккуратно стриженными зелеными изгородями, внешне дом ничем не отличался от своих соседей по эту сторону улицы. Интерьер же его, в котором царила невообразимая духота, напоминал музей восточного искусства: плетеные кресла, персидские ковры, медные столики, лакированные каминные экраны, идолы с бесчисленным количеством рук, фантастически безвкусные фарфоровые вазы, слоники из слоновой кости. Англичане всегда славились страстью к коллекционированию.
Горничная проводила Лизердейла в гостиную с плотно задернутыми шторами и, как следствие, темную настолько, что обстановку почти невозможно было разглядеть. Там он и встретился с Джулианом Смедли.
В эти банковские каникулы на юном Смедли были фланелевые брюки с острой, как бритва, складкой, пиджак с медными пуговицами и то, что, судя по всему, являлось форменным галстуком Старого Выпускника Фэллоу, – парнишка был слишком молод, чтобы состоять в клубах Старых Кого-То-Там-Еще. Его ботинки сияли, как черные зеркала. Он напряженно сидел на краешке жесткого кресла, сложив руки на коленях и подслеповато глядя на гостя. Он добавлял «сэр» к каждой произнесенной фразе. Он сказал, что ему семнадцать, но казался моложе своих лет.
Вполне естественно ожидать некоторой замкнутости от всякого, кто оказывается втянут в расследование убийства, а Смедли, похоже, и без того отличался застенчивостью. Возможно, он был бы чуть более открытым, имей Лизердейл возможность поговорить с ним наедине.
Однако его отец присутствовал при беседе – на что он, несомненно, имел полное право, ведь мальчик считался несовершеннолетним. Сэр Томас Смедли был отставным чиновником из Индии – крупный, шумный, властный человек. Он извинился за то, что не совсем в форме: «Отхожу от приступа застарелой малярии». Он и впрямь выглядел не лучшим образом – тяжело дышал, и руки заметно дрожали. Тропические болезни – вот вам еще одно приобретение, которое получают англичане за то, что несут свет в отсталые уголки земного шара.
Сэр Томас предложил шерри с печеньем, от которых Лизердейл вежливо отказался. Тем временем хозяин начал разговор десятиминутной гневной тирадой, обличающей проклятых немцев:
– Банда хвастливых хулиганов, так и знайте. Да они всегда были такими. Покажи им кулак – и они будут ползать перед тобой, попробуй вести себя по-благовоспитанному – и они будут тебе грозить. Совершенно не представляют, как вести себя с туземцами. Устроили из своих колоний бардак – из всех до единой. Их и ненавидят повсеместно. В Юго-Западной Африке, в Камеруне, в Восточной Африке – везде бошей терпеть не могут. Готтентоты проучили их немного в шестом году – ну да вы и сами помните. Жаль, этого им мало оказалось. Теперь думают, что им и из Европы удастся сделать бардак. Кто силен – тот прав, так они говорят. Ну что ж, их ждет небольшое разочарование. Русские будут в Берлине к Рождеству, если только их не опередят французы.
И так далее.
Лизердейлу с трудом удалось перевести разговор на интересующую его тему. Сэр Томас остался сидеть, дрожа и хмурясь, пока его сын излагал свой рассказ. Потом отец опять вмешался в разговор, объяснив, почему послал сыну телеграмму в Париж с требованием немедленно вернуться – подчеркивая то, что это ему подсказало знание политики и здравый смысл.
Одному догонять товарищей на континенте, где разгорался военный пожар, нечего было и думать. Молодой Экзетер тоже решил вернуться в Англию. Любое другое решение было бы неверным. В то же время сэр Томас даже не заикнулся, что мог бы пригласить друга своего сына погостить у них – в этих-то неожиданных обстоятельствах. Соглашался ли с ним молодой Джулиан? Если нет, то почему? Если не соглашался, то почему Экзетер предпочел гостеприимство Боджли? Пока Лизердейл раздумывал, как бы ловчее задать эти вопросы, он предложил другой:
– В каком настроении находился Экзетер?
– Настроении?.. Сэр? – Мальчик вылупил на него глаза, как идиот.
– Был ли он разочарован?
– Сначала – да, сэр. Но ему, разумеется, не терпелось принять участие… сэр.
Лизердейл ощутил волнение, как гончая, учуявшая след.
– Участие в чем?
– В разгроме немцев, сэр. Мы с ним собирались записаться добровольцами, сэр.
Ложный след.
Сэр Томас издал носом звук, долженствующий означать презрение.
– Экзетер сломал ногу, – сказал Лизердейл. – Ему потребуется некоторое время…
Он не оставил презрение без внимания. Впрочем, отсутствие приглашения – тоже. Он сверил несколько дат и записей, потом обратился к отцу:
– Вы знакомы с Экзетером, сэр Томас?
