— Признаюсь, не понимаю тебя, сенатор Стаций. Ты аристократ из древнейшего прославленного рода, но, похоже, прекрасно чувствуешь себя среди этих плебеев. Я-то терплю их лишь потому, что они — родственники моей матери. Она же не сама, бедная женщина, попросилась замуж за рыботорговца! Откровенно говоря, их общество мне весьма неприятно, и я солгал бы, если б стал уверять тебя, что у меня сердце кровью обливается из-за гибели сводных братьев…
«А как бы ты возликовал, узнав, сколь богатое наследство обеспечили тебе эти покойники», — подумал Аврелий. Интересно, известно ли суровому полководцу новое завещание или, может, он надеется теперь, когда не стало двух наследников, завладеть при помощи Паулины всем состоянием Плавциев…
— Секунд слыл слабаком, — продолжал между тем Фабриций. — Определенно в нем было что-то ненормальное. Кто-нибудь слышал о человеке, который бы не ел мяса? — добавил он, дабы доводы его выглядели еще весомее.
— Ну конечно, — ответил Аврелий, притворившись, будто понимает с полуслова. — Пифагор, например, Эпикур и многие другие выдающиеся философы…
— Тоже, наверное, были как бабы! И потом, дело не только в еде. Ты когда-нибудь видел этого дохляка с женщиной? Даже служанок не трогал! Окажись в моем легионе такой цветочек, я бы за пару месяцев так вымуштровал его! А что Аттик? — продолжал вояка. — Лавочник, скряга и ничтожество, как и остальные из его сословия: всю жизнь только и делал, что деньги считал!
— Неудивительно, что жена его позволяет себе некоторые развлечения, — с улыбкой намекнул Аврелий.
— А, значит, и ты знаешь, — равнодушно ответил Фабриций. — Похоже, секрета тут уже ни для кого нет. Впрочем, какое это теперь имеет значение? Он мертв и похоронен, а его женщина надоела мне своими уловками. Думает, достаточно смазливого личика, чтобы вскружить мужчине голову… А дочь — та еще и похуже матери.
— Несколько минут назад казалось, что ты не так уж презираешь ее, — заметил сенатор, указывая на красную щеку Фабриция.
— Потаскуха! — вскипел тот. — Другая сочла бы за честь, что я обратил на нее внимание! Да они все такие! Наглая чернь! На что она надеется, эта девчонка, — выйти замуж за сенатора? — продолжал он, искоса взглянув на Аврелия. — Я скажу тебе, чем она кончит. Ее обольстит какой-нибудь вертопрах, наобещает золотые горы, увезет в Рим и отдаст в лупанарий! Эти провинциалки со своим узким кругозором понятия не имеют, что такое…
— Кстати… — как ни в чем не бывало прервал Аврелий. — Ты находился в постели с Еленой, когда убили ее мужа?
— Убили? — переспросил, бледнея, бравый воин.
— Мурены, разумеется! — коварно улыбнувшись, уточнил патриций.
— Да, мы были в постели, — не смущаясь, ответил Фабриций.
— Когда она ушла от тебя?
— Откуда мне знать? Я спал себе крепким сном.
— Ничего не скажешь! Привычка солдата, надо полагать, — усмехнулся сенатор.
— Совершенно верно, мой изысканный сенатор. Я во всем человек военный, не только в постели. Если у тебя есть какие-нибудь сомнения, я к твоим услугам — когда угодно и где угодно! — обозлился Фабриций, решительно поднимаясь и все больше злясь.
Аврелий тоже поднялся, хмуро глядя на него. Молча прошел в центр комнаты. Они решат свои личные проблемы здесь, вдали от нескромных глаз, как настоящие римские патриции.
И, дав наконец волю сдерживаемому до сих пор гневу, мужчины бросились друг на друга. Нагие, сцепившись в схватке, они покатились по циновке. Тишина лишь иногда прерывалась их приглушенными возгласами.
В окошко под крышей, с трудом удерживая равновесие на ненадежной ветке дерева, на них с улыбкой и волнением смотрела Невия.
13
Пятый день перед ноябрьскими идами
Сенатор Публий Аврелий Стаций прошел по пыльному току, скользя на курином помете. Во дворе находились только старики и дети. Все, кто мог держать мотыгу, работали в полях — там начинали трудиться еще до зари.
Кругом царили грязь и нищета, каморки, где жили земледельцы, выглядели не лучше собачьей конуры. Костлявая рабыня, шедшая впереди, неуклюже покачивала бедрами — злая пародия на вызывающую поступь утонченных римских матрон, которая так восхищала патриция. Сжалившись, Аврелий протянул женщине монету, отведя взгляд от ее униженной, беззубой улыбки.
Лачуга походила скорее на логово какого-то дикого животного, нежели на человеческое жилье: пять или шесть футов на четыре, затхлая соломенная подстилка. На ней сидел старик. Он плел корзину. У ног его лежала старая, облезлая собака, мастино.
— Ты отец Сильвия? — спросил Аврелий.
В глазах старого Прокула мелькнул страх.
— Я взял его мать как жену, когда хозяин привез ее сюда, — ответил он с некоторым опасением в голосе.
— Она была беременна? — прямо перешел к делу сенатор.
Старик молча опустил голову в знак согласия:
— Она была мне хорошей подругой в те несколько месяцев…
— Скажи, как она умерла?
— Ребенок плохо лежал у нее в животе. Хозяйка велела отвезти ее на виллу, позвала акушерку из Кум. Но у нее внезапно начались схватки, и больше я ее не видел.
— Ты ее хорошо помнишь?
Водянистые глаза старика затуманились от сдерживаемого волнения.
— Еще бы не помнить! Эти голубые глаза так улыбались… Она говорила только на своем языке, я ничего не понимал. Очень красивая… Самая красивая из всех, что я когда-либо встречал.
— Паулина не ревновала?
— Не очень-то красиво получилось со стороны хозяина… По отношению к новой жене. Другая неизвестно еще что устроила бы. А госпожа — нет. Знатная дама, благородная и щедрая. Она присылала нам хорошую еду, чтобы ребенок родился здоровым.
— Ты, Прокул, рожден рабом?
— Да, как и моя мать, и мать моей матери, которую купили в Капуе. И я вырос здесь.
— В твоей семье всегда все были рабами?
Старик вздрогнул и собрался было что-то ответить, но передумал и прикинулся равнодушным дураком, каким и должен быть хороший слуга.
— Но ты же хотел что-то сказать, Прокул? — осторожно заговорил сенатор, от которого не ускользнула нерешительность раба.
— Ничего, хозяин.
Аврелий хотел открыть кошелек, но Прокул решительным жестом остановил его. Патриций удивился: с каких это пор жалкий раб отказывается от денег?
— Не все были рабами, — произнес слуга, поднимая голову. — Мой дед умер свободным человеком.
— Он получил вольную? — уточнил Аврелий, хорошо знавший, что многим рабам удавалось, преодолев немало трудностей, освободиться от рабства.
— Нет, он умер на кресте, — твердо ответил Прокул. — Когда рабы убегали от хозяев и восставали… им ведь нечего было терять, кроме цепей…
