всех направлениях. Притяжение сверхмассивного объекта разогнало нас настолько, что течение времени почти остановилось по всем законам СТО. За одну секунду в сингулярности вселенная старела на миллионы лет.
Ни один объект за горизонтом событий не оставался прежним. Бесконечная гравитация сначала растягивала любое тело в струну толщиной в молекулу, затем молекулы растягивала на атомы, нуклоны и в конце рвала сверхсильные связи кварков. Но мы падали на Левиафан в неизменном виде. Позади нас был абсолютный свет всей вселенной, который также, как и мы, падал в бесконечную темную пасть библейского чудовища.
Я – Крикс из расы отшельников-солипсистов. Хотя «раса» здесь звучит скорее оксюмороном. Отшельниками нас называют декорации – вспомогательные живые существа, населяющие мир, созданный одним единственным солипсистом. И я был уверен, что этот единственный солипсист – я. Хотя, я мог ошибаться, и сам являться чьей-то декорацией. И был всего лишь один способ это проверить.
А по сути, мы – одиночки, изучающие глубины своего разума и чертоги подсознания. Каждый из нас абсолютно уверен в своем уникальном единстве с вселенной. Каждый из солипсистов считает, что только его разум породил всё и всех своей игрой больного воображения. И каждый из нас стремится это подтвердить. Именно поэтому нас осталось только двое: я и Одинокий Принц, составивший мне компанию за горизонтом событий. И теперь оставалось всего лишь ждать: чей сверхразум, управляя Левиафаном, первым разорвет оппонента, превращая его в ничто.
Я живу уже более девяносто миллиардов циклов Ригеля 72 – почти половину возраста самой вселенной. Я пересекал все четыреста миллиардов световых лет существующего пространства много раз во всех двадцати шести измерениях. Я уничтожил добрую половину солипсистов-отшельников, превращая их в декорации игры моего воображения. И оставался лишь только Одинокий Принц – последний рубеж моего пути к Абсолюту. А впрочем,..
Впрочем, и я могу оказаться декорацией его единственного во вселенной истинного разума. Левиафан нас рассудит, ведь никто из нас не осмеливался переступить черту перед великой сингулярностью.
Мы падали и смотрели друг на друга, пытаясь заметить хоть какое-нибудь изменение. Но наши лица, полузакрытые капюшонами, и наши тела в туниках отшельников оставались безупречными. Гравитация усиливалась в тысячи раз каждую секунду. Но я уже знал, что останусь единственным в этом одиноком безмолвии. Отшельник в собственной сингулярности.
Одинокий принц в какой-то момент не выдержал силу Левиафана, разрывающего его изнутри. Он вытащил нож и воткнул мне его в голову.
– Терпение, мой друг, оружие героя! – прошептал я, медленно разрывая его межатомные связи и с улыбкой наблюдая за застывшим ужасом на его прощальной гримасе.
Остался я один!
Я тут же ощутил, как сама сущность преисполнила меня, растекаясь сначала по венам, а затем проникая в каждую клетку моего тела. Я видел все и знал обо всем. Я способен уничтожить вселенную и заново ее породить в одно мгновение. Я переставал быть человеком и становился Богом. Я есть альфа и омега! Я есть первый и последний! Я ЕСТЬ ВСЁ!
Можно было легко обратить сингулярность Левиафана вспять, превратить его в сверхновую, вернуться в мир и править всем сущим вечно. А когда вечность закончится – создать новую вечность. Я мог бы стать великодушным единым Богом триллионов цивилизаций, разбросанных по всему пространству. Но какой смысл во всем этом? Править декорациями, созданными тобой же? Жить в собственном сне, зная, что все вокруг – ТЫ. Скучно!
Я падал на Левиафан, а впереди ждала вечность. И мне…
Мне бы придумать что-нибудь.
***
– Папа, смотри – застывшая стрекоза! – мальчик показал на насекомое, прилипшее изнутри к входной двери дачного сарая, который открыли после долгой зимы.
– Видимо, не успела домой к своим деткам осенью. Сидела и ждала, пока дверь откроют.
– Она умерла?
– А давай посмотрим! Открой до конца дверь, чтобы солнышко попало на стрекозу.
– Думаешь, она спит? – Мальчик уперся руками в полотно двери и начал с силой толкать его. – Интересно, что ей снится?
– Может быть, скучает во сне по своим деткам. А может ей снится, как она охотится на комариков, которые кусают тебя. Или ласковое солнышко, которое сейчас отогреет ее крылышки. Она вроде шевелится, – отец махнул головой в сторону насекомого, которое оторвало от двери одну из своих лапок, протягивая ее к солнцу.
– Смотри, ее глазки заблестели! Она просыпается! Лети к деткам, стрекоза! – крикнул малыш.
Крылышки стрекозы едва заметно дернулись, затем еще раз и через мгновение она взмыла в воздух, устремляясь к ближайшему болоту на поиски еды. А в каждом из тридцати тысяч её глаз медленно исчезала точка отшельника-солипсиста, падающего в бесконечную пасть своей собственной сингулярности. Стрекоза просыпалась.
