Омар снял галабию и теперь носил оливковый рабочий костюм британской армии, в котором было много полезных карманов. Если бы он знал, к чему это приведет, то никогда бы так не поступил. Теперь он отличался одеждой от остальных египетских рабочих. Он казался им другим, даже больше — они воспринимали его как предателя.
Однажды ночью Омару приснилось, что палатка, в которой он спал, загорелась. У него было такое ощущение, что он вот-вот задохнется от едкого дыма горящей прорезиненной ткани. Юноша замахал руками во сне, а когда проснулся, то обнаружил, что сон на самом деле — ужасная действительность. Палатка была пуста. Ящики с инструментами перегораживали выход, стены палатки вокруг него горели, а из-за едкой гари едва можно было дышать. Омар почувствовал, что постепенно теряет сознание. С мужеством обреченного, полуголый, он бросился на горящий брезент палатки. Огонь ударил ему в лицо, ожег икры, но в тот же момент полыхающий брезент треснул и с шипением разорвался. Омар оказался на свободе и с криком яростно запрыгал на песке. Его тело болело, а когда он с трудом открыл глаза, то увидел над собой старого Хафиза и других мужчин из своего отряда.
Неистовые, злые и бешеные глаза, в которых плясали отблески пожара, с ненавистью уставились на него. Омар успел увидеть, как один из мужчин поднял лопату, которую держал двумя руками, и, безумно глядя на него, нацелился, чтобы ударить. Омар молниеносно откатился в сторону, рефлекторно, как это бывает только в случаях смертельной опасности, скользнул между ног окруживших его мужчин, вскочил и из последних сил понесся на главный плац, где стояли палатки офицеров. Несколько англичан вышли ему навстречу. Они кричали. Омар что-то пролепетал про поджог и людей, которые покушались на его жизнь, а потом сознание покинуло его.
Его ожоги были не такими опасными, какими казались на первый взгляд. У полковника Солта начался приступ гнева, он бушевал на весь лагерь, бил плеткой по палаткам и кричал:
— Саботаж! Гнусные ублюдки! Всех подведу под военный трибунал! — Британским офицерам с трудом удалось его успокоить.
На следующее утро Омару нужно было вывести на плац весь свой отряд в строю плечом к плечу. Вместе с Омаром ряды обошел и Солт. Он тыкал в грудь каждого рукояткой плети и вопросительно смотрел на Омара, но тот лишь качал головой. Когда настала очередь Хафиза, парень на секунду засомневался, но потом снова отрицательно помотал головой и прошел дальше. С остальными он поступил точно так же. Омар объяснил, что был слишком взволнован, чтобы запомнить лица поджигателей. Он сам не понимал, почему так поступил, скорее всего, он повиновался инстинкту. У Омара дроизошла неожиданная смена настроения. Глубочайшая ненависть, которая возникла после покушения, переросла в уважение и восхищение, что, впрочем, свойственно египтянину.
Вечером у костра Омар изучал свои планы, словно ничего и не произошло. Вдруг к нему подошел Хафиз. Старый Хафиз, который три недели назад, когда они еще только собрались вместе, не разговаривал с Омаром. Старик равнодушно глянул на костер и спросил:
— Зачем ты это сделал?
Омар притворился, будто увлеченно рассматривает планы и, не отводя глаз от карты, ответил:
— А зачем это сделал ты?
Огонь в кострах поддерживали сухим верблюжьим пометом, от которого исходил резкий запах. Помет горел с шипяще-свистящими звуками, которые теперь, когда наступила неловкая тишина, казались особенно громкими. Хафиз быстро перебирал костяшки молельных четок, и было видно, что он нервничает.
— Мы считали тебя предателем, — нерешительно начал он, — предателем нашего народа.
— Все потому, что я ношу штаны и разговариваю на английском? — сердито произнес Омар и кивнул в сторону офицерских палаток. — Я родился в Гизе, где стоят большие пирамиды, был погонщиком верблюдов, пока мне не исполнилось четырнадцать. Потом у меня появился шанс, мне посчастливилось стать слугой у британского профессора и отправиться с ним в Луксор. Там я овладел письмом, чтением и выучил английский язык. Так что же, во имя Аллаха, здесь предательского?
Вокруг Омара и Хафиза начали собираться люди, беседа продолжалась, и они, усевшись по-турецки на песок, ловили каждое слово противников.
— В нашей стране, — начал Хафиз, — ввели законы военного времени. Это значит, что мы, сыны Египта, не имеем права голоса в своей стране. Это ужасная несправедливость. Нас втянули в войну, которой мы не хотели, нас сделали врагами с народами, с которыми мы были раньше друзьями. Британцы обращаются с нами как с дураками, малолетними детьми, которым учитель грозит розгами. А ведь известно, что в нашей стране культура расцвела еще до того, как Британия появилась на карте.
— С этим не поспоришь, — ответил Омар, — но мне тоже не легче, когда я вижу, как обращаются с моей страной и моими соотечественниками. Только мне кажется, что лучше выступать на стороне Великобритании, чем на стороне Османской империи. Британцы хотя бы дали нам одного султана и пообещали Египту независимость после войны…
Эти слова разъярили Хафиза, его глаза дико заблестели. Он резко схватил горсть песка, бросил в огонь и воскликнул:
— Все это — пустые обещания! И ты достаточно глуп, чтобы верить таким словам. Чего стоит султан, которого назначили христианские псы! Случай, достойный сострадания. Что ответил Пророк Мухаммед, когда арабы потребовали от него, чтобы тот сначала один год почитал их богов, а тогда они будут почитать Аллаха?.. Он сказал: «Вы — неверные, вы не чтите того, что чту я. Я никогда не пойму, что чтите вы, а вы никогда не поймете, что чту я. У вас своя религия, у меня своя!» Вот так и не иначе говорил он. Англичанин никогда не поймет восточную религию и политику, и никогда египтянин не познает религии и политики британцев.
Собравшиеся одобрительно кивали, и Хафиз тут же спросил Омара:
— Осознаешь, что ты раб британцев?
Омар вскочил, словно хотел броситься на Хафиза, но перед ним тут же словно из-под земли выросли двое мужчин, и он лишь прокричал, обращаясь к старику:
— Я не знаю, кто из нас ведет себя более недостойно! Я добровольно продал британцам свою рабочую силу, но я не отступлюсь от своих убеждений. Ты, Хафиз, жалкое создание, ты берешь деньги из рук, которые сегодня готов отрубить.
После этих слов раздались взволнованные крики, видимо, такого мнения придерживался не только Омар. То, что юноша твердо отстаивал свою позицию, вызывало уважение. И хотя двое рабочих по-прежнему вели себя не слишком дружелюбно, у Омара уже не было ощущения, что ему следует опасаться за свою жизнь.
Работы по прокладке железной дороги хорошо продвигались вперед, даже быстрее, чем было запланировано, потому что строительный мусор уже вывозили по готовому полотну. Дважды в день маленький, плюющий огнем и паром локомотив вывозил двенадцать грузовых вагонов со строительной площадки обратно в Исмаилию.
Однажды в феврале с северо-востока на горизонте показались темные облака пыли. Приближаясь, они становились все больше, и среди рабочих распространилось беспокойство. Наконец британские офицеры сообщили, что это ведут турецких военнопленных в Каир.
