Постепенно люд мало-мальски узнавался. В основном с универа и со школы, соседи, пара приятелей, среди них Гошан. И все — одинаково чужие.
Сидор в армии, видимо не отпустили, это ладно, ясен пень, без претензий. Но вот то, что папаша не удосужился прийти — отчего-то выбешивало.
Как хотелось свалить отсюда подальше. Он и прежде ненавидел такие вот застольно-кухонные сборища с тупыми разговорами, с тупыми ритуалами — никому не понятными, но почему-то живучими. Но сейчас, когда виновником сего торжества был он, его просто бомбило.
Душили обида и злость. Может, потому что Матфей представлял свои похороны иначе. На своих похоронах он представлял себя главным героем, о котором все говорили только в плюсах, и те, кто был неправ, резко это дело осознавали и каялись. Пусть такой воображаемый, подростковый наивняк был нарисован им, когда он узнал, что отец — предатель, но устоялось же в определенный стереотип, который по любому должен был воплотиться. Ведь от своих похорон должно быть хоть какое-нибудь удовольствие. Хоть какая-то справедливость в этом мире должна восторжествовать в конце концов.
Но все оставалось ровно таким, каким было при жизни. Отец просто взял и не пришел. Матфей не мог уложить это в голове. Конечно, он думал об отце плохо, но не настолько же плохо.
Мелькнула надежда, что тот, убивается в его комнате перед гробом. Пришлось заглянуть, проверить.
Гроб с венками в изголовье стоял посреди комнаты. Вокруг него сидели люди, прикладывая платки к глазам. Бабки причитали. Было в этой картине что-то по-сектантски фальшивое. То ли дело кострище язычников — зрелищно. Особенно со стрелами и лодкой. По телику показывали.
Отца здесь не было. Комната выглядела чужой. Все завесили белыми простынями: стеллажи с любимыми книгами, коллекцию старых пластинок и патефон — его гордость, плейстейшен и любимую гитару, и картины тоже. Он так и не смог продать их на «Авито». Только ноут сдал в ломбард.
Получается, о его комнате и шептались на кухне. Следить, мол, за вещами им всем некогда, поэтому и решили всё тщательно спрятать, чтобы понабежавшие людишки не распёрли его барахло на памятные сувениры.
Невыносимо потянуло оказаться в нормальной обстановке. Хотелось увидеть, что от него что-то еще осталось в этом мире. Чтобы кто-нибудь взял пластинку «Scorpions» и включил их «Humanity». Чтобы кто-то сказал, что он, Матфей, любил эту песню. Или сыграл в любимую игруху: «God of war» или что угодно, что касалось его живого. Но из родного лишь геймпад уныло оставили валяться на подоконнике, а всё остальное лишь окончательно обезличивало, обнуляло его жизнь. Будто и не ходил он совсем недавно рядом с этими людьми, не дышал с ними одним воздухом, не был частью их жизней.
Он собрался уже убраться подальше и налетел на входящую в дверь Аню.
Она вздрогнула и растерянно осмотрелась, как будто ощутила столкновение.
— Привет, Аня, — выпалил он, но, ясен пень, она даже головы на звук не повернула.
Внутри все оборвалось.
Аня присела на стул около гроба, старательно не поднимая зареванных глаз на тело Матфея. В отличие от остальных, платок у лица не держала, а комкала в руках. Одета не в черное, а в темно-синие джинсы и джемпер. Это порадовало.
Усмехнулся: при жизни люди в белом намозолили глаза, а после смерти — в черном.
Вот бы обнять ее, поговорить, успокоить. Он сел рядом.
Она переменилась — повзрослела. Захотелось нарисовать её такой — грустной, милой, только волосы он бы освободил из тугого пучка. Аня всегда их прятала, в отличие от остальных девчонок. Но Матфею повезло — когда рисовал ее портрет, появился повод попросить распустить. Волосы были тяжелые, длинные, необыкновенно красивые, как осенние листья. Он видел это только пару раз. А так хотелось увидеть еще.
Уличив момент, когда все вышли, Аня тихонько встала и подошла к гробу, достала из сумки вязанный шарф кофейного цвета и положила с краешку.
— Связала, чтобы тебе там тепло было.
От заботы у Матфея внутри екнуло.
Аня подошла к завешанным шкафам. Оттопырив краешек простыни и, проигнорировав неодобрительные взгляды вернувшихся теток, заглянула на полки с книгами. Пошевелила губами, читая названия на корешках — хоть кому-то интересно, чем он жил. Достала картины (они были в рамках, поэтому их тоже запрятали) и каждую внимательно рассмотрела. Нашла не дорисованный комикс, полистала, заулыбалась. Коснулась патефона. Посмотрела пластинки и игры.
Села, разрыдалась, обхватив голову руками.
Матфей растерялся. Он опять, как и в тот раз, не понимал, что делать с этими слезами. Тогда-то он был жив и нашелся, а что делать сейчас?
В комнату вошел парень. Матфей не знал его. На вид неприятный, хотя полюбас девки от таких писаются кипятком. Сделалось не по себе, замутило. Парень сел рядом с Аней, отчего еще больше не понравился Матфею.
Аня подняла на парня глаза, и во взгляде скользнуло узнавание. Она вся подобралась, как струна, даже, как будто испугалась, что этот тип сел с ней рядом. Зато перестала плакать, но это только усилило беспокойство.
Матфей ненавидел таких, озабоченных лейблами и статусами — тупоголовых мажоров. Аня необычная, она не поведется на смазливое личико и модные тряпки. Она умеет видеть души людей, а у таких уродов — души обычно уродливые.
— Ты знал его? — охрипшим голосом спросила она.
— Не-е, я к тебе.
— Принеси воды, пожалуйста.
— Я, рили, похож на прислугу? — противно растягивая слова, поинтересовался мажор.
— Ты похож на человека, — отстраненно заметила Аня.
— Бинго, по биологическим признакам я принадлежу к виду хомо сапиенс, — насмешливо хмыкнул мажор. — Важное открытие для тебя?
— Мои открытия я оставлю при себе, — сдавленно выдохнула она. — Тебе их не понять.
— Камон, — пожал плечами мажор и добавил, с гаденькой ухмылкой. — Тут рили очень скучно. Я в игре, моя госпожа.
Илья вышел. Аня облегченно выдохнула, встала, подошла к гробу, коснулась губами лба покойника.
Кожу на лбу приятно щекотнуло. Или это только почудилось?
— Люблю тебя. Прощай.
— Не уходи, — попросил Матфей, пытаясь удержать её за руку, но тщетно.
Он двинулся следом за ней в коридор. Им навстречу из кухни вышел мажор с кружкой воды. Кружка с изображением мультиковых Рики и Морти на фоне звездного неба — кружка, которую Сидор подарил Матфею.
В голове щелкнуло. Зрение заглючило, как перед смертью. Весь материальный мир стал призрачным. Аня вспыхнула золотым костром.
Матфей испугался, что она сгорит. Попытался дотронуться. Свет не жег, он был теплый, уютный…. Свет был частью ее самой.
Матфей перевел взгляд на группку людей, что стояли на входе в
