галькой дорожку, которая змеилась влево между кустиками мирта и шпалерами, сплошь увитыми плетистыми розами. Искусные руки неизвестного мастера сложили на дорожке мозаичный узор из розовых, обкатанных морем мелких камешков. Альба молчала, только восхищенно смотрела по сторонам. Вдруг, едва слышно прошептала:
— Ой, смотрите, сеньора, дикий чеснок! Страх, как люблю!
И, правда, дикий чеснок со знакомыми продолговатыми листиками. Только, слишком маленькая грядка для дворцового огорода. Дальше виднелись какие-то колышки, низенькие оградки. Снова грядочки. Кажется морковь. Джулия вышла из тени лимонного деревца и заметила черное пятно. А вот и Розабелла… Та стояла, наклонившись, и что-то говорила стоящему прямо на земле на коленках Мерригару. Наконец, лекарь с трудом поднялся, взял плоскую корзинку и направился в сторону Джулии. Совсем не дело, если их обнаружат за кустом. Джулия опустила на дорожку Лапушку, и тот тут же побежал в сторону грядок.
— Ой! — Розабелла восторженно вскрикнула и принялась оглядываться.
Джулия вышла и широко улыбнулась:
— Сеньора Розабелла!
— Сеньора Джулия! Какая чудесная встреча.
— Вы не видели здесь моего питомца? Он убежал, и теперь не могу его отыскать.
— Видела! — Розабелла просто лучилась от восторга, и ее хорошенькое личико сияло. — Вон он, в жасминовых кустах! Какой же он хорошенький!
— Какое счастье, нашелся!
Джулия погрозила Лапе пальцем. Розабелла подняла ясные глаза:
— Не ругайте его, сеньора Джулия. Ему, наверное, тоже нравится гулять в нашем саду. А вам нравится? Я раньше вас здесь не видела.
— Очень нравится. Прекраснее сада я в жизни не видела. И столько цветов! — Джулия кивнула в сторону: — А это что за грядки?
Розабелла пожала плечами:
— Аптекарский огород. Сеньора, только умоляю, не срывайте ничего! Мерригар так дрожит над своими грядками, что слов не подобрать. Он готовит из них успокоительные отвары и настойки для матушки. Если вдруг чего не хватит — матушка будет очень недовольна.
Джулия с готовностью кивнула, но недоуменно посмотрела на грядку с чесноком:
— И дикий чеснок с морковкой?
Розабелла отвела глаза и пожала плечами:
— Лекари говорят, что в каждой травинке и польза и вред. Значит, и в этой морковке польза есть.
Джулия мгновение помолчала:
— А вред? Разве в морковке может быть вред?
Розабелла вдруг побледнела на глазах, смотрела куда-то Джулии через плечо. Но можно было уже не оборачиваться, потому что за спиной раздался знакомый высокий голос:
— Розабелла!
А вот и тираниха…
Глава 29
Джулия старалась не показаться напуганной, но была натянута, как струна.
В великолепии сада сеньора Соврано выглядела настолько неуместно, насколько вообще можно было себе вообразить. Она смотрелась еще изящнее, еще чернее. Кружевная шемизетка будто топорщилась особенно остро и напоминала уже не стальные спицы, а острия множества клинков. Дотронься пальцем до тончайшего узорного зубчика — и пойдет кровь. Щеки тиранихи были как-то необычайно бледны, взгляд — кристально холоден. За спиной госпожи неизменно отиралась нарумяненная Доротея с жирным котом на руках.
Джулия поклонилась:
— Сеньора Соврано.
Но тираниха подчеркнуто смотрела только на дочь, будто Джулия была пустым местом:
— Розабелла, что происходит? Почему здесь посторонние?
Розабелла виновато молчала, словно совершила непростительную провинность.
— У тебя отсох язык?
Лапушка вынырнул из-под листвы лимонного дерева и уставился на кота. Поводил носом, морщился и уже почти обнажил клыки, потявкивая. Джулия подхватила его на руки, стараясь успокоить. Гладила за ушами, прижимала к себе. Но Лапа тоже был предельно напряжен, будто задеревенел. Под пальцами чувствовалось, как его густая шерсть у корней привстает дыбом. А потом по его теплому тельцу побежала нервная дрожь. Он сверкал золотистыми глазами и, казалось, был готов накинуться на кота. Золотко, в свою очередь, лениво свисал в тонких руках Доротеи и лишь беззвучно скалился. Но и это, казалось, давалось ему с неимоверным усилием. Лишь кончик пушистого хвоста нервно и энергично шлепал по цветастой юбке этой бесстыжей девицы, словно независимо от размякшего от лени обладателя.
Розабелла по-прежнему молчала, и Джулии просто стало жаль ее. Она до такой степени боялась собственную мать, что не знала, что ответить? Джулия вдруг живо вспомнила себя и свою матушку — и подобное показалось просто невозможным. Возмутительным и несправедливым. Даже Паола обращалась с ними нежнее, чем тираниха с собственной дочерью.
Джулия подняла голову:
— Мы уже уходим, сеньора.
Тираниха по-прежнему не смотрела на нее:
— Надеюсь, вам понятно, что не стоит появляться здесь впредь?
Джулия сглотнула, чувствуя, как внутри поднимается волна возмущения, которая утопит, если не получит выхода. Можно ли найти общий язык с этой странной женщиной по-хорошему? Кажется, нет. Тогда стоит ли играть в жертвенное смирение? Фацио говорил, что его матери следует простить некоторые слабости. Такая формулировка обычно подразумевает снисхождение. Он не говорил, что следует безропотно терпеть все, что от нее исходит.
Джулия подняла голову, чувствуя, как закипело в висках:
— Где именно, сеньора? В вашем доме столько запретов, о которых я не знаю. Я буду очень признательна, если вы наймете картографа и составите для меня подробную карту, на которой будет отмечено, куда мне можно, а куда нет. Я не думала, что и в саду могут быть какие-то запреты.
Тираниха перевела небесный взгляд, будто впервые увидела ее, различила:
— Вам не позволено расхаживать, где только вздумается. И крепко запомните, что я не желаю видеть вас в этой части сада. Никогда.
— Почему?
Сеньора Соврано поджала губы:
— Потому что такова моя воля.
Джулия даже усмехнулась:
— Вам жаль для меня уголка вашего сада? Или вы храните здесь какие-то страшные секреты?
Кажется, тираниха побледнела еще больше. Даже сжала кулаки:
— Ступайте отсюда немедленно. И никогда не возвращайтесь!
Джулия вновь поклонилась:
— Оставляю вас с вашими секретами, сеньора.
Она прижала покрепче Лапу, чтобы он не выскользнул, и пошла прочь. Лишь бросила один-единственный взгляд на Розабеллу и прочла в ее ясных глазах самое настоящее восхищение.
Всю дорогу до покоев Альба пыталась что-то лепетать, но Джулия не слышала ее. До сих пор звенело в ушах. От стыда и восторга. Она не верила, что позволила себе подобным образом говорить с этой кошмарной сеньорой. Но вместе с затаенным страхом в груди разливалось какое-то непередаваемое удовлетворение. И как же это было хорошо… Но тут же стало терзать беспокойство: а если тираниха пожалуется сыну?.. Пусть жалуется. Лгать ему бесполезно, а в правде нет ничего постыдного.
Вернувшись в спальню, Джулия
