class="p1">Анэ глубоко вздыхает, прежде чем придумать ответ.
– У меня с семьей все странно.
Убравшись и сделав что-то с плитой, запыхавшийся Апитсуак возвращается за стол. Он смотрит на Анэ внимательно, настороженно, перебирая пальцами красную скатерть.
– Я свою семью люблю. В конце концов… это самые близкие люди. Как не любить-то?
И пока он молчит, Анэ вновь рассматривает фотографии. Они везде – на каждой полке, на каждом столе, на каждом шкафу. Везде спокойные или радостные лица, объятия – даже через застывшие изображения Анэ чувствует тепло и слышит смех.
И следом мысль: чем была ее жизнь в прошлом, если ей так тяжело, так больно думать о счастливой семье?
– Что бы ты сделал прямо сейчас, если бы мог сделать все? – Еще один вопрос, от которого усиленно бьется сердце.
Апитсуак откидывается на спинку стула, задирая голову. Анэ слышит его громкий вздох, слышит, как он что-то бормочет себе под нос. Как затихает суаасат в котелке.
– Jeg vil gerne ga med dig[14], – тихо говорит он, глядя в потолок.
– Что-что?
– Сделал бы так, чтобы все закончилось и мы все вернулись к нормальной жизни, – отвечает Апитсуак и встает со стула.
– Подожди, – быстро говорит Анэ и встает следом за ним.
Потому что есть последний вопрос. Тот, что не дает ей покоя больше всего. Что роется в глубине ее разума, и шумит, и рвется наружу. Она не осмеливается задать его себе – но хочет задать ему.
– Ты вернул бы своего отца, если бы мог?
Апитсуак смотрит на нее бесконечно долгое мгновение – а потом отвечает тихо, словно выдавливает из себя:
– Он все-таки мой отец. Я просто… просто смирился. Но он мой отец.
– Отец мне рассказывал историю, – говорит Анэ быстрее, чем успевает подумать. – Об ангакоке, который сумел спуститься к мертвым и увидеть, как живут люди после смерти.
Апитсуак опускает голову и молчит. Молчит долго – пока Анэ не решается прервать тишину и продолжить свой рассказ. Мыслями она уносится далеко под воду, где коротают свои дни тысячи, десятки и сотни тысяч умерших людей – вместе с отцом Апитсуака и всеми, кого потерял Инунек.
– Его звали Конигсек. Ангакок, который увидел те же горы и холмы, что видим мы. И солнце там такое же, и звезды. Он увидел маленьких детей, которые искали в реке рыбу. Они сразу его узнали и начали звать к себе, просили помочь… но Конигсек пошел дальше и увидел свою мать, которая собирала ягоды. Он хотел подойти к ней, обнять… но дух, помогавший ему, отвел его в сторону. Он был здесь гостем, и ему нельзя было подходить к умершим людям. Конигсек сорвал ягоды, но дух снова остановил его, сказав, что, если съесть местные плоды, – останешься здесь навсегда. Мать, завидев сына, предложила ему остаться – ведь там было вдоволь мяса, и воды, и даже ягод хватало на всех. Конигсек увидел, как подплывает к берегу каяк, услышал голоса и смех мужчин, что на нем плыли, и решил, что обязательно сюда вернется. Когда он уходил, дети закричали, чтобы он принес им льда – то было единственное, чего мертвым там не хватало. Но Конигсек вернулся в мир живых, продолжил жить, и, когда его сын погиб, он понял, что нечего больше жить на этом свете. Уплыл далеко на каяке и умер, и оказался в мире рек, ягод и жирного мяса.
Закончив, Анэ смотрит Апитсуаку в глаза, прямо и твердо.
– К чему ты это? – тихо спрашивает он.
– Что, если всех нас действительно ждет покой? И твой отец, и мой отец, и твои соседи… они все счастливы и едят сейчас мясо. Все вместе.
Апитсуак громко и тяжело вздыхает. Протирает руками лицо. Смотрит на нее с плохо скрываемой грустью.
– И когда мы умрем… мы будем есть мясо со своей семьей? – спрашивает он.
– Да, – быстро отвечает Анэ… – Как было бы хорошо… искать рыбу в реке. С детьми и нашими отцами.
– Когда придет время, мы обязательно окажемся там. Хорошо? – мягко говорит Апитсуак, вымученно улыбаясь.
Анэ выдавливает из себя судорожный смешок.
– Я пойду за мамой и Тулугак. – И, не дожидаясь ответа, он быстро выходит из комнаты.
И пока они все садятся за стол, пока накладывают себе суаасат, пока общаются и строят предположения, что случится дальше и как им лучше защититься от духов, у Анэ в голове крутятся прежние слова Апитсуака.
Он отец. Все-таки – ее отец. Значит, она тоже должна к нему вернуться. Должна хотеть к нему вернуться.
Медленно пережевывая мясо и глотая жирный бульон, Анэ пытается вспомнить все хорошее, что знает об отце. Он дал ей дом. Давал пищу. Она никогда не голодала, ей никогда не приходилось о чем-то просить. Отец растил ее сам, несмотря на смерть матери. Возил с собой и защищал от всего – и от духов, и от диких животных, и от враждебных людей.
Все вокруг могли оказаться врагами, и только от отца не исходила опасность. Они вдвоем – против всего мира.
Но вспоминать отца становится все тяжелее и тяжелее.
Анэ долго смотрит на темный бульон, лениво помешивая его ложкой, наблюдая, как перекатываются кусочки мяса. Вспоминает, что точно такой же суаасат она ела и с отцом, двести лет назад, – только гораздо более пресный. В новом времени все кажется ярче и вкуснее – и чем лучше ей становится, тем больше она сомневается во всем. И в этой неопределенности ее вновь тянет к отцу – туда, где можно найти укрытие. В одинокую темную хижину, где не происходит ничего нового. Любые духи и ритуалы вдруг кажутся Анэ гораздо понятнее, чем люди.
– А что вы ели в ваше время? – вдруг подает голос Ная, и Анэ ловит на себе ее заинтересованный взгляд.
Поколебавшись, она все-таки начинает рассказывать. Про охоту, про огромные тела китов, которые они разделывали прямо на берегу со всеми соседями. Про то, как отец охотился на медведей, и его упряжку с жутко громкими собаками. Про то, как они закапывали мясо в земле на зиму.
Анэ видит, что у Наи еще много вопросов – ее глаза загораются с каждым предложением. Но женщина молчит. Лишь кивает, улыбается и в конце концов переводит разговор на какие-то обычные вещи. Анэ понимает, что ей и нечего больше рассказать – не говорить же о том, как она часами ходила вокруг хижины и наблюдала за детьми. И уж тем более не стоит говорить про камни, которыми она играла.
