нельзя ли этот прибор использовать для взрывов?
Открыли крышку, увидели крупу:
– Что это?
Валентина Михайловна объясняет, что это крупа, гречка, из нее варят кашу, эту кашу едят, русские очень любят есть гречневую кашу. Полное недоумение – ох уж эти русские!
– А почему гречневая? Может быть, греческая? Ну хорошо, пусть так.
В конце концов у себя в документах отметили – везет сарациновую крупу.
Утром 28 марта Валентину Михайловну в Неаполе встречает Максим и мчит на виллу, где ее ждут Надежда Алексеевна, Ракицкий и улыбающийся А.М.: «Разрешите, сударыня, просить Вас следовать за мной. Я хочу прежде всего представить Вам академика Ферсмана».
Ходасевич в недоумении – о поездке известнейшего ученого Александра Евгеньевича Ферсмана к Горькому она в Ленинграде ничего не слышала. Выходит из столовой на балкон: «Разрешите Вас познакомить… Академик Ферсман», – и в маленькой коляске Валентина Михайловна видит существо с абсолютно голой головкой и большими глазами, действительно напоминающего лысого академика, – вторую внучку А.М. – Дарью.
Праздничный день пролетел незаметно в уютной домашней обстановке, а вечером в честь А.М. Максим устроил грандиозный фейерверк.
Но праздники проходят быстро, и А.М. снова с головой погрузился в работу. Надежда рисовала все лучше, брала уроки у Ракицкого и Ходасевич, у художников, в разное время гостивших у Горького: Николая Бенуа, Павла Корина, Бориса Шаляпина.
А вот Максим так и не смог найти занятие, полностью бы его увлекшее. Разносторонне одаренный человек, он любил и понимал технику, великолепно водил мотоцикл и автомобиль, сам занимался их ремонтом и участвовал в автомобильных гонках, что тщательно скрывал от отца. У него были способности и к живописи, и к литературе, и к музыке, он знал европейские языки. Но ни одну из своих способностей он не развил до профессионального уровня. «Эх, как богато одарен этот окаянный Максим, который, нигде не учась, поражает художников своим талантом. Но он ничего не хочет делать, хоть ты тресни», – писал А.М.
Легкая жизнь на Западе с необременительными обязанностями плохо на него повлияла. «Слабо организованная воля», как впоследствии беспощадно писал А.М. Ромену Роллану. Его необходимо было заставить продолжать учебу. Учиться и работать. Ведь работал же он, и весьма успешно, и в газете, и в должности дипкурьера, сумел грамотно организовать работу во Всевобуче. Нельзя было найти дело в Италии? Нужно было ехать в Россию, а заставить себя поступить так Максим не мог. Возможно, совсем не по причине «слабой воли», а по причине большой любви к отцу.
Снова на родине
В понедельник, 28 мая 1928 года, к платформе московского Белорусского вокзала подошел совершенно особый поезд. Огромные толпы, крики «ура», революционные марши. В толпе встречающих – партийные лидеры: Николай Бухарин, Серго Орджоникидзе, Александр Бубнов, Климент Ворошилов, Анатолий Луначарский, Максим Литвинов, делегация МХАТа во главе с Константином Станиславским, деятели науки, искусства, простые граждане.
Из вагона А.М. вынесли на руках. Ему пришлось выступить с речью. Он расчувствовался, прослезился.
По поводу такой пышной встречи Михаил Пришвин записал в своем дневнике: «Юлия Цезаря так не встречали, как Горького». Да и сам А.М. понимал, что большинство встречающих – «хорошо организованная масса», но ведь было и немало людей, искренне и с нетерпением ожидавших его приезда. Именно их он благодарил в статье для газеты «Правда»: «Не знаю, был ли когда-либо и где-либо писатель встречен читателями так дружески и радостно. Эта радость ошеломила меня». А Максим так описал свои впечатления в письме жене: «Милый мой Тимошенька, я настолько взволнован встречей, которую устроили Дуке[5], что связно писать не могу. С 11 вечера и до самой Москвы, на всех станциях встречали с музыкой по несколько тысяч человек. А в Москве делалось такое, что невозможно описать, провожала конная милиция, все улицы полны народа».
С первого же дня с утра и до вечера – карусель официальных приемов, конференций, поездки по клубам и заводам. 31 мая в Большом театре состоялось заседание пленума Московского совета, посвященного юбилею А.М. – 35-летию литературной деятельности и 60-летию со дня рождения.
Открыл заседание нарком просвещения Анатолий Луначарский. В ответной речи А.М. главное внимание уделил достижениям советского общества, советовал не подчеркивать негативные стороны жизни: «Вам нужно иметь перед собой какое-то зеркало, вам нужно иметь перед собой то, глядя на что, вы лучше могли бы видеть, что вами сделано, что вами делается и что вы должны сделать…»
Горький не призывал надеть «розовые очки», сам он отчетливо видел многочисленные недостатки, но как он писал в ответном письме 22 января 1929 года Екатерине Кусковой, с которой работал во Всероссийском комитете помощи голодающим:
У Вас есть привычка не молчать о явлениях, которые Вас возмущают, я же не только считаю себя вправе и могу молчать о них, но даже отношу это уменье к числу моих достоинств. Это – аморально? Пусть будет так…
Суть в том, что я искреннейше и непоколебимо ненавижу правду, которая на 99 % есть мерзость и ложь. Вам, вероятно, известно, что, будучи в России, я публично и печатно, и в товарищеских беседах выступал против оглушения и ослепления людей, скверной, ядовитой пылью будничной правды. Успеха я, разумеется, не имел. Но это меня не охлаждает, я знаю, что 150-ти миллионной массе русского народа эта правда вредна, и что людям необходима другая правда, которая не понижала бы, а повышала рабочую и творческую энергию…
Я имею в виду не только электрификацию, индустриализацию, не развитие сельскохозяйственной культуры, и все прочее, что совершенно напрасно, и совершенно зря порочит Ваша пресса…
Для меня важно, главным образом, вот что: быстрый и массовый рост личности, рост нового культурного человека… Ему не нужна та мелкая, проклятая правда, среди которой он живет, ему необходимо утверждение той правды, которую он сам создает. Он ее создаст и утвердит на своей земле. Вы скажете, что я оптимист, идеалист, романтик и т. д. Это – Ваше дело. Мое – посильно объяснить Вам, почему я «односторонен».
Еще до своей первой поездки в СССР в 1927 году в ответе рабочему-красноармейцу М.С. Сопелову он писал: «На плохое в жизни современной России я не закрываю глаза, но по натуре своей более внимателен к хорошему, чем к плохому. Плохого у нас, разумеется, все еще больше, чем хорошего, но хорошее лучше, чем оно было когда-то прежде».
А 30 декабря появилась статья А.М. «Рабселькорам»: «Если б я посоветовал писать только о хорошем, так, пожалуй, газетам частенько не хватило бы материала. Нет, писать о плохом необходимо, и советская пресса – в частности, зоркая “Рабочая газета” – делает это отлично, с той беспощадностью, с которой и следует делать
