получили в виде отсутствия штрафа за уклонение от уплаты налогов.
– Хм. Руки, значит, сразу выкручивать?
– Почему сразу руки? Почему выкручивать? – искренно удивился Марат. – Выпьем! За взаимность!
В ход уже пошла вторая бутылка коньяка, когда Яна, наконец, прониклась идеей помощи следственным органам.
– Дуся – ее мама и бабушка всегда звали Дуся. Вот – наследство от нее досталось, – всхлипнула Куляка и повела рукой. – Но лучше бы мозги мне от нее достались. Еле тройку на математике в школе натянули. И вообще…
Марат нажал в кармане кнопку диктофона, вот для такого специально случая – сверхчувствительного.
– А что мама с бабушкой рассказывали о молодости Дуси? Ведь рассказывали что-то? Вы в курсе, что Евдокия Андреевна в молодости лечилась у психиатра?
– В курсе, конечно, бабушка часто об этом вспоминала. Она, конечно, уже после лечения родилась. Но в семье эти рассказы частые были. Как же! Видения странные, прозрения, Дуся даже своего врача спасла от неминуемой гибели.
– А про красный камень вы что-нибудь слышали?
– А то! Он каким-то странным образом попал в семью Дуси. То ли прадед откуда-то притащил, то ли дед. Дуся почему-то считала этот камень своим талисманом. Она с этой брошкой, ну, камень в брошку был вставлен, к жениху своему ездила на Соловецкую биологическую станцию, до революции еще. И там у них, вроде, все сложилось тогда.
– Как звали жениха?
– Не помню, честно. Как-то звали, конечно. Но Дуся за него потом замуж не вышла. Он то ли в Первую мировую погиб, то ли в Гражданскую. А, нет, он в японскую погиб, да. Но камень был с женихом этим связан, с воспоминаниями о нем.
– Так, может, жених этот камень подарил?
– Точно – нет. Просто когда у них все сложилось на Соловках и было хорошо – камень был при Дусе. Она его поэтому берегла. А вот, посмотрите, на этой фотографии Дуся как раз с брошкой этой.
Яна встала, сняла с полки фотографию в массивной рамке.
Евдокия Носова в молодости была очень хороша. Смотрела прямо в камеру нежно, улыбалась таинственно. На блузке брошь с камнем. Фото черно-белое, какого цвета камень – не разобрать, но можно, можно ребят-криминалистов попросить по спектру определить.
Марат сфотографировал фото в рамке – и так и эдак.
– Мама после Дусиной смерти обыскалась – найти его не могла, камень этот. Так и пропал. Все горевала: где камень, где камень?
– Пропал, значит, – Марат тяжелым взглядом посмотрел на Яну, – ага.
– Я его, во всяком случае, уже не помню. Только разговоры о нем были, а самого камня не было.
– Этот камень? – Марат вытащил из кармана бархатную коробочку, открыл.
Яна пожала плечами:
– Говорю же – в глаза его не видела.
– Так. Какие еще фото, записки, документы от Носовой остались?
– Хм. Надо посмотреть. Что-то я разбирала, когда готовилась к вечеру памяти. В Дусином кабинете много бумаг. Я их не выбрасываю, заметьте. Память берегу! А они там, на кафедре, не хотят никак прабабушку увековечить! А она, между прочим, математик с мировым именем! Да!
В кабинете математика с мировым именем было сумрачно и пыльно.
– Что вас конкретно интересует? – спросила Яна.
– Меня, конечно, все интересует. Но в большей степени молодые годы Носовой. Это дореволюционные годы. Когда Носова заболела, как это случилось, как вылечилась потом.
– Вот не знаю про дореволюционные. В бумагах тоже, скорее всего, нет ничего об этом времени. Дуся в этой квартире жила последние десять лет. А до этого – переезды, переезды… Многое, знаете, теряется при переездах.
– Показывайте все, что есть!
Три большие коробки. Тетради, разрозненные листки, фотографии, открытки… Как в этом разобраться на ходу?
– Изымаю все это!
– Не отдам!
– Я верну!
– Нет!
– Верну же. Для дела нужно! И считайте, что вы отныне под защитой Следственного комитета. А Следственный комитет никогда в долгу не остается! Чемоданы у вас большие есть?
Изъять архив нужно было немедленно. Оставлять нельзя. Что еще этой взбалмошной бабенке а голову придет? Документы оставить в камере хранения? А вдруг попрут? А они ценные! Подлинники! Других таких не достать. С собой тащить – нереально.
Марат уселся на скамейку в сквере, попробовал на всякий случай все сфотографировать. Но там сотни листов! В московский Следственный комитет кому-нибудь из коллег закинуть? Морока, расспросы, а поезд ждать не будет.
Зашел к дежурному по вокзалу, предъявил удостоверение.
– Кражи у вас бывают в камере хранения? Правду говорить!
Дежурный отнекивался.
– Ну, смотри! Оставляю ценные документы. Пиши расписку!
Дежурный накарябал расписку, лепетал что-то про то, что никогда, ни при каких обстоятельствах ничего у них на вокзале не случается…
– Лично отвечать будешь! Пойдем! Покажу объект. Глаз не спускать!
Филиппу Марат не сказал, что поедет на Соловки с красным камнем. А то будет свой гуманизм разводить: опыт– не опыт, эксперимент– не эксперимент. «Скажу, что захотелось на Соловки прошвырнуться, а камень забыл в камеру хранения положить – и все дела».
Надо, надо закрыть вопрос. Или открыть. Жидкая какая-то версия: место силы, красный камень… Но ее надо проработать. Как учили – все версии должны быть отработаны.
Глава 9
Гул вокзала, люди, спешащие и сосредоточенные, встречающие и провожающие. И неизбывный острый запах – особенный запах железной дороги. Сумбур броуновского движения толпы сменяется на ровный, монотонный ритм колес. Марат закинул рюкзак на свою верхнюю полку и бодро пошагал в вагон-ресторан.
За окном мелькали полустанки, деревушки, леса, поля, переезды. В жизни Марата было мало дорог, жизнь устраивалась вполне оседлая, линейная и строго деловая. Школа, армия, учеба заочная, трудовая деятельность. А так вот чтобы просто в путешествие отправиться – такого не случалось. Женился, Полинка родилась. Работа – дом, дом – работа. Нечастые и недалекие командировки. А мир-то огромный. За каждодневной суетой – невидимый. Однако суета ведь тоже нужна. Куда без суеты? Без
