— Не будьте жадиной, Пронин. Для первого разговора я сказал слишком много. Через пару дней вы получите имя. Адрес найдете сами. А вить веревки из майора британской разведки вам не удастся.
Роджерс держал марку. Или выжидал, пока Британия разберется в энкавэдэшной инсценировке. Что ж теперь — бездействие? Будем смиренно ждать милостей Роджерса?
— Что говорит Стерн? — спрашивал Пронин Железнова.
— Отказывается от допросов. Болеет. У него лихорадка. Доктор сказал, никакой симуляции, он действительно захворал.
— Тогда и мы возьмем тайм-аут. Только нужно как-то отгородиться от Коврова. Он наверняка ждет отчетов по допросам Роджерса. — Пронин вздохнул. — Он дождется их через неделю. А до послезавтра я перехожу под домашний арест в каземате имени Агаши.
Последний выстрел
Сорок часов Пронин отсыпался и отъедался на Кузнецком. Иногда он даже снимал со стены гитару и от нечего делать перебирал струны. Перечитал статьи Энгельса о войне и «Ледяной дом» Лажечникова. На улицу не выходил — только подходил к открытому окну, подышать славным зимним воздухом. За сорок часов щеки у него округлились, а в глазах заплясали огоньки. Пронин позвонил Железнову, который все это время усердно выгораживал его перед Ковровым. «Готовь Роджерса. Буду через час». После очередной порции сна — никакого обеда. Чашка крепкого кофе — и пешком на Лубянку.
За два дня (всего-то!) Пронин несколько отвык от пеших прогулок. Шел вразвалочку и наслаждался легким снегопадом.
Роджерс сидел на диване, плечом к плечу с Железновым, в кабинете Пронина.
— Вы не возражаете, если наш друг поприсутствует при разговоре? — спросил Пронин Роджерса с почти угодливой улыбкой.
— Виктор наш старинный приятель. По двадцатым годам еще мальчишкой его помню. Пускай посидит, если у него других дел нет.
— Все мы старинные приятели. И разговор будет приятельский. А тема все та же.
— Телеграфные коды? — спросил Железнов.
— А что нынче пишет наша британская пресса? — подал голос Роджерс.
Пронин ждал этого вопроса и по дороге в кабинет захватил кипу свежих газет с острова.
— Ознакомьтесь. Я не дока в английском, но сразу заметил, что здесь есть и про вас.
Во вчерашней вечерней газете было интервью с матерью Роджерса. Никто не сомневался в гибели агента! Никто! Что это они все стали такими легковерными? Роджерс отбросил газеты.
— Думаете, купили меня? Для своих я теперь мертвец. Но в нашем деле мертвецы иногда воскресают.
— Однажды вы уже воскресали.
— Не станет майор Роджерс вашим осведомителем. — Чем красноречивее Роджерс отнекивался, тем увереннее Пронин на него смотрел. Роджерс сейчас с самим собой спорит.
— Нам осведомители без надобности. Вы нам только один вопрос с повестки дня снимите. А осведомителей у нас и так хватает. А в следующий раз мы с вами встретимся уже на даче. Там все проверить надо — печь русскую, электричество. Чтобы комфорт был скромный, но надежный. И экономка молодая.
— Из ваших?
— С навыками. Вашу персону охранять надо.
— Будем говорить как джентльмены. Я обещал вам через пару дней назвать фамилию моего человека. Срок вы, надо сказать, выдержали. А я привык держать слово. Вы легко найдете этого человека. У вас ведь на каждого советского гражданина досье имеется. — Роджерс фыркнул. — А он под своей собственной фамилией живет. Обыкновенный гражданин советский, ничем не выдающийся. Живет, хлеб жует, кваском запивает. На таких советская власть держится. А все-таки он ваш смертный враг. Проглядели вы врага-то, сыщики.
— Москвич?
— Вас, Пронин, только одно интересует — москвич, не москвич. Помешались вы все на московской прописке. Из подмосковных он, из подмосковных. Про город Ногинск слыхали? Бывший Богородск. Вот там он живет. На Глуховской текстильной фабрике работает. Пролетарий! Механиком работает. Почти стахановец. Общественник — прямо как бухгалтер Гасин. Назвать фамилию? Извольте. Самодин Аркадий Палыч. По анкетам — потомственный рабочий. Удалось ему кое-что о своем прошлом скрыть. Даже не о своем — сам-то он тихую жизнь прожил. А о прошлом отца своего, заводчика Шамордина. Подправил фамилию в документах — и вперед. Еще в девятнадцатом году подправил. Совсем юнцом был. Зачем я вам это рассказываю? Не ради дачки. Я ж вам не верю. Вы пообещаете дачку — а дадите кастетом по темени. Ваш стиль мне известен. Зачем же я вам это рассказываю? Просто я устал. Загоняли вы меня, Пронин. У каждой лошади и у каждого человека есть предел. Отпустите меня в камеру, я хочу спать. Я буду долго спать, до завтрашнего утра, а может быть, до самого обеда.
Пронин улыбнулся, развел руками. Насильно мил не будешь, если Роджерс не хочет продолжать беседу — пущай отправляется спать. Значит, Аркадий Павлович Самодин, потомственный рабочий по анкетам и сын заводчика в реальности. Или Роджерс тянет время, подбрасывает нам неверный след?
— Ты слышал, Виктор? Как тебе этот сын заводчика?
— Поедем прямо сегодня?
А Роджерс сидел на кушетке и совсем не хотел спать. «Зачем я выдал им Самодина? Пронин меня загипнотизировал. Вздор, я просто нечеловечески устал. Надеюсь, что они мне не поверили. Да и Самодин умеет бегать. У меня еще есть шансы, если они оставят меня живым. Если я дождусь своих… Через полгода в этом подземелье, как и во всей Москве, будут хозяйничать немцы. Главное, чтобы НКВД не оклеветало меня перед ними. А ведь все карты у них на руках…»
Две «эмки» и грузовик пыхтели на площади Дзержинского. В Ногинск Пронин позвал всех своих, плюс роту автоматчиков — на всякий случай. В головную «эмку» уселся сам Пронин, а сзади — Железнов с Кирием. Адам крутил баранку. Старшим по второй машине был Миша Лифшиц.
— Путь-то далекий, Адам. Когда-то город Богородск был любимым местом отдыха для ямщиков, которые мчались из Москвы во Владимир. Тихие были времена. Сейчас все спрессовано.
— Роджерс, между прочим, не гарантировал, что коды у Самодина.
— Ну и что? Нам же не гарантии нужны, а коды. Не поймав Самодина, мы все равно не закроем дело.
Город Ногинск засыпал рано. Времена ямщиков и красных фонарей давно прошли. В этом городе стоял первый в мире памятник Ленину. Скромный неказистый памятник. Ленин изображен без кепки, правая рука согнута в локте, вождь поднимает к небу крепкий кулак. Поза, честно говоря, невыразительная, и весь облик вождя далек от золотого сечения. Явно над этим памятником не работали Фидий, Фальконе и Коненков. На постаменте — серп и молот в обрамлении колосьев… Дело было так. Сначала рабочие глуховской фабрики хотели открыть скульптуру Ленина. Рано утром, когда все было готово для торжественного открытия скульптуры, пришло известие о смерти вождя… И глуховские рабочие открыли первый в мире памятник Ленину — в день смерти Ильича. Так что скульптура скромная, но историческая! Пронин попросил Адама остановиться возле памятника. Эх, жаль, цветов он не захватил. Подошел к постаменту, очистил его от снега. Памятник Ленину, памятник тому доверию, с которым глуховские рабочие приняли советскую власть. А теперь затесался в их ряды предатель, двурушник. Пронин снял шапку, поклонился памятнику. Вслед за ним к постаменту подошли Железнов, Кирий, Лифшиц. Вдруг они услышали тихий хрипловатый голос:
