часть фрейлин. Чердаки являли собой отдельный мир со своими законами, иерархией, неписаными правилами, а их обитатели — касту. Дворцовых слуг отбирали особенно тщательно, нередко доводом в пользу кандидата служила родословная, то есть когда кто-то из родителей сам был служащим дворца. Эти люди действительно воспринимали свои комнаты, нередко наследственные, домом. И этот дом, хотя бы отчасти, Степан и собирался посмотреть. Найти желающего оказалось не так сложно, как он думал. Удивительно, но именно кастовость мышления Макара, лакея из кухонных разносчиков, сыграла на пользу. Возжелай кто с улицы, посторонний, посетить чердак — ему было бы отказано, и отказано презрительно. Особенность же восприятия дворца не только как рабочего места, но и дома... Словом, Степан пообещал, что он будет среди посетителей маскарада, гостей, а это совершенно меняло дело. Гость государя — гость всех. Это совсем другое. Оказать небольшую услугу такому человеку не зазорно. По сути нет разницы между тем, чтобы помочь найти выход заплутавшему гостю и тем, чтобы показать собственную комнату и что ещё ему захочется, решил Макар. Тем более раз гость столь щедр.
Надо признать — чердачные лабиринты впечатлили Степана не меньше роскоши парадных залов. Люди здесь именно жили. И подобно любому другому жилью, что занимают люди невысокого звания... Козы, куры, гуси, овцы, свиньи — весь набор живности, попадавшийся им на пути, не мог не впечатлить Степана (и совершенно не впечатлил Никиту), пока Макар не остановился перед очередным углом, огороженным какими-то досками, и не произнёс:
— Ну вот, я же говорил. А вы не верили.
Степан был очарован.
— Ради этого, друг мой Никита, и стоило сюда зайти. Не находишь? Это ведь прекрасно.
— Ты, Стёпушка, совсем головой стал скорбным? Ты приходи к нам чаще, на задний двор. Я тебе двух таких покажу. Что здесь прекрасного? Коров не видел никогда?
— Коров на чердаке Зимнего дворца? Нет, Никита, не видел. А вот теперь — видел.
Глава 15
В которой Степан понимает, что язык до Киева доведёт
— А это что такое?
— Скрепка, Александр Сергеевич, обыкновенная скрепка. От слова «скреплять». Очень удобная вещь для соединения листов бумаги. Вот, посмотрите.
— Да, неплохо. И что ты думаешь, производить их?
— Запатентовать. Без патента их любой скрутит сколько угодно.
— Патент. Тогда вольная нужна.
— Так не на моё имя, барин. На ваше.
— Мысль-то твоя. Негоже так. А это что?
— Английская булавка. Вот здесь я думаю, что дело пойдёт. Очень уж удобная вещица. И украшать можно. Но...
— Нужен патент?
— Верно, барин. Нужен.
— Почему «английская»?
— Для лучших продаж. Но можно и «русскую», почему нет.
— Это всё?
— Нет. Вот, взгляните.
Пушкин взял листок с какими-то квадратиками.
— А вот здесь, Александр Сергеевич, я на вас дюже надеюсь. Сие есть «кроссворд»!
— Хм.
— Сочиняются вопросы, ответы вписываются в квадратики, они пересекаются. Игра ума и знаний.
— Хмм.
— Любой сложности. Можно для детей, можно для взрослых. Можно по специальности или... да как заблагорассудится, можно. Крестьянские, купеческие, дворянские. Или не делить. Очень полезная идея, барин. Человек ведь загадки любит, многие страсть как любят. Вот эти кроссворды и пустить в народ. Хочешь не хочешь, а для ответа надобно слово знать.
— Любопытно. Действительно. И это ты сам придумал?
— А кто ещё? Ваш Никита, что ли, придумает? Всё сам, барин. И ещё посмотрите, как это для журналов полезно станет.
— Каким же образом? Ты что, хочешь в журналы такое печатать?
— Отчего нет? Вы, барин, писатель знатный, то всем ведомо. Но много ли в России читателей? Читать — ум нужен, привычка, сноровка, желание. Не всякому дано, да не всякий и захочет. А кроссворды любому зайдут. Вот испытайте, барин. Создайте журнал литературный, сколь угодно прекрасный, да издайте двумя номерами. Один — просто журнал, а другой — с кроссвордами. Листов хоть десять. И поглядите, как продажи пойдут.
Пушкин вздрогнул было на словах о недостатке в государстве читателей, но слушал внимательно. Он и сам не заметил, как разговор, им намечаемый в качестве выволочки Степану, а то и чего похуже, незаметно и быстро ушёл в деловую сторону.
— Думаешь, сильно повлияет?
— Ещё как, Александр Сергеевич, ещё как! Писатель вы гениальный, не примите уж правду за лесть. Но нет у вас в достатке деловой жилки.
— А у тебя, Стёпа, есть?
— Есть, барин. Неправильно это — хвастать, но ведь получается. Дела идут.
Пушкин задумался.
— Журнал — дело верное, но и недешёвое. На начало тысяч тридцать надо. Да, понимаю, что тебе это не деньги. И не говори мне здесь опять про «всё ваше, барин» — тебе не идёт.
— Так ведь...
— Степан! — Пушкин предостерегающе поднял руку.
— Ладно, барин. Но ведь без вас не выйдет многое.
— Так ли? Ты, Стёпа, мне голову не морочь. Давай по порядку. Скрепки — идея хорошая. Булавки твои — тоже. А что за торговля съестным идёт под моим именем? Я ведь, кажется, предупреждал тебя сперва докладывать, нет?
— Виноват, барин. Но то уже готово было к моменту, как вы сказали. А всё новое — как условились.
Степан прошёл к буфету и достал из него тарелку со странными ломтиками.
— Вот, барин. Отведайте.
— А это что ещё такое?
— Чипсы, барин. Картофель тонко порезан, обжарен, солью посыпан и готово.
Пушкин попробовал. Картофель он любил.
— Вкусно. Ей-богу, вкусно! Степан! Что же ты мне свои скрепки суёшь, а эдакое прячешь? И это тоже продавать мыслишь?
— Конечно, Александр Сергеевич! Выгода огромная! Вдвое от затрат — самое малое. И, уж не гневайтесь, вот сие блюдо мне хотелось бы назвать вашей фамилией. Картошка по-пушкински!
Александр скривился.
— Не кажется ли тебе, Степан, сын Афанасиевич, что «жилка», о которой ты в себе уверяешь, несколько пошловата?
— Так для народа ведь, барин. Но и без вас тяжко, опять же. Люди ведь что — они господам подражают. Вот бы вы, Александр Сергеевич, приём устроили, да всех чипсами угощали — молва бы пошла. Что молва — мода. Это страшная сила. Господская пища! И недорого... ну, относительно. Любой возжелает. А мы им и напиток продадим, солёное заедать.
— Ты и напиток придумал?
— Чего нет, того нет, барин. Но я работаю. Пока же можно чаем обойтись. Есть
