чёрного колдуна, не проводящего портала, стояла звенящая тишина, звенящая настолько, что хотелось плакать от боли в ушах.
Иван с трудом поднялся с колен сделал шаг по направлении к лежащей на берегу жене, она была белая как снег, вся покрыта инеем. Словно ледяная статуя застыла в неестественной позе, приоткрыв рот в безмолвном крике.
Он кинулся к ней, не веря своим глазам, сердце сжала боль, впиваясь своими острыми когтями и разрывая его на части.
Её больше нет, нет ни ее, ни ребёнка… Они покрыты этим толстым слоем ледяного небытия, она оставила его, ушла, его любимая.
Его душераздирающий крик — вой раздался над озером, отразился эхом в горах и, словно ветер, болью пролетел по верхушкам деревьев.
Обхватив голову руками, сжал до боли и, продолжая кричать, опустился на колени. Дотронулся рукой: безумно холодное тело… Ему было страшно, страшно от того, что это происходит по-настоящему, страшно от того, что он ничего не может сделать…
Он потерял свою суженую, потерял свою половину, теперь у него нет жизни, нет смысла, нет души и сердца. Он тихо лёг рядом и прижал к себе закоченевшее тело, никто не решился подойти, вмешаться или хоть что-то сделать, все просто смотрели и понимали, что нет выхода, для Ивана — эта дорога в никуда…
Потихоньку народ стал расходиться, помочь Ивану они уже не смогут, никто не в силах вернуть человека с того света.
Где-то вдалеке, на пенёчке, показался маленький человечек, он горько плакал, закрывая лицо своими ладошками. Для него тоже закончилась история, больше нет хозяйки, нет сердца зачарованного дома. Горькие слёзы текли, и он вспоминал ту колдунью, которая когда-то так же пожертвовала собой. Он предупреждал, он знал, что так будет, но с другой стороны понимал — по-другому и не могло быть. Всегда должен быть равноценный обмен: жизни на жизнь.
Они обе отдали свою жизнь и свои бьющиеся сердца за то, чтобы жили все остальные, чтобы дать шанс рождаться детям, жить, стареть, творить. Чтобы происходили чудеса, светило солнце, шел дождь, росли деревья, цветы и ягоды, чтобы кто-то из животных бегал по горам, чтобы люди смеялись и купались в речке, чтобы люди любили. Ведь самое прекрасное в мире состояние — это любовь.
Постепенно горе стало тихим, наполняя пустотой, он продолжал сидеть вот так же на пеньке, больше некуда было идти, некуда и незачем. Преемницу Элька не оставила, теперь совершенно один, он просто подождёт, когда умрёт.
Что ещё его держит в этом мире он не понимал, по — большому счёту, как только погибла хозяйка, домовик должен был превратиться в прах. Такова была цена данной клятвы. Но он все ещё был там, всё ещё жил, смотрел, чувствовал.
Иван неподвижно лежал, прижимая к себе тело жены, от холода он перестал что-либо понимать, мозг застилало словно туманом, холод пробирал до костей, до такой степени, что вскоре он перестал чувствовать что-либо. Закрыл глаза, приготовясь уйти в тот мир за Элькой.
Сколько прошло времени, не понятно, но вдруг небеса разверзлись и полил дождь, стало темно, как ночью, дождь шел и шел, смывая все следы того ужаса, который ещё недавно покрыл это место. Капли воды омывали эту землю, говоря — жизнь продолжается, живите…
Кир сидел на своем месте, не понимая почему он ещё здесь, осторожно спрыгнул с пенька и приблизился к лежащей на земле паре. Огромное тело Ивана закрывало жену, ее было почти не видно, он наклонился и от удивления раскрыл широко глаза, начал трясти его за плечо и закричал:
— Ваня, Ваня, она живая!
Тот очнулся и непонимающе посмотрел на него, никак не мог понять, что домовик от него хочет.
Глава 35
Иван схватил тонкое запястье и стал нащупывать пульс, не веря своим глазам. Тонкая жилка едва заметно билась под фарфоровой кожей.
— Кир, беги за помощью, быстрее!
Домовой только крутанулся и пропал из вида.
У парня тряслись руки, он неистово прижимал Эльку к себе, пытаясь согреть, растирал ее лицо руки, плечи.
Дикий страх, что если он сейчас остановится, то может ее потерять.
Сколько прошло времени Иван не мог понять, но пришли свои, кто-то поднял его с земли, чьи-то руки подхватили тело девушки, мелькали знакомые лица, слышались голоса…
Он потерял сознание. Все словно погрузилось в щадящую мглу.
* * *
Родион Викторович собирался после смены домой, он был уставший, но душа ликовала, его друг, пообещавший помочь с операцией, отзвонился и сказал, что вылетает. Это была самая хорошая новость за последнии сутки.
Лика не выходила из его головы ни на секунду, он просто не мог не представлять ее зелёные глаза, обрамлённые густыми ресницами, печальную улыбку и тонкие пальчики руки.
Все было в этой девушке необычным, как и его необъяснимая тяга к ней.
Если бы уважаемый доктор верил в любовь с первого взгляда, да и хотя бы просто в любовь, то решил бы, что вот оно — случилось. Но он не верил, поэтому объяснял все обыкновенной жалостью.
Уже сняв халат и приготовив свою барсетку с ключами от машины, решил ещё раз зайти в палату.
Он, конечно, не обязан задерживаться в больнице ни на минуту, но просто кто-то должен проконтролировать, что она позавтракала. Ей нужны силы, нужна поддержка. И это совершенно не потому, что она ему понравилась, просто он же врач и отвечает за состояние своих пациентов.
Осторожно заглянул в проем, она лежала с закрытыми глазами, ее дыхание было ровным, в палате царила идеальная тишина, нарушаемая только звуками мониторов.
Шедшая мимо медсестра заглянула следом:
— Родион Викторович, ваша подопечная сегодня утром опять от еды отказалась.
— Почему мне не сказали?
— Так у вас смена закончилась, чего тревожить — то.
У доктора в душе поднялось раздражение, хотя по факту все правильно…
Он тихо прошёл, сел на стул и просто молча смотрел.
К Лике так никто и не пришёл из родственников, не может же, чтобы совсем никого не было.
Девушка открыла глаза и с интересом посмотрела на уставшее лицо Родиона:
— И почему вы все ещё не дома?
— Решил посмотреть, как моя пациентка выполняет рекомендации.
— Никак. Пациентка ничего не хочет.
— Так быть не должно, доктор из столицы уже вылетел к тебе. Ты будешь жить полноценной жизнью.
Девушка прикрыла глаза и скривила пухлые губы:
— Зачем?
Ответить доктор не успел, в палату забежала санитарка и с испуганными глазами сообщила громким шепотом:
— Как хорошо, что вы не ушли,
