обращают внимание”. “Пусть завидуют”, – сказал Миша…
Он взял с собой в номер коньяк и часов до двух умолял меня все забыть и начать заново… И как ни больно мне было за него, за себя, за Геру, я сказала: “Миша, мне надо спать. У меня завтра с утра репетиция”.
И тут у него начался дикий приступ. Он побледнел, лицо его покрылось испариной, в глазах появилась та самая не- земная жуть, которая делала его страшным… “Мне очень- очень больно”, – еле вымолвил он. Я в испуге выскочила в коридор, разбудила дежурную и попросила вызвать “ско- рую”. “Скорая” приехала достаточно быстро. Медики взглянули на Мишу, на недопитую бутылку коньяка, переглянулись между собой, мол, все понятно, и занялись делом… Через минуту Мише сделали инъекцию понтопона, и ему стало легче… Он вяло улыбнулся, извинился перед врачами за доставленное беспокойство, потом сказал: “Прости, Саська… Это мои дела… Ты же знаешь…” И попросил, чтобы я положила ему на лоб свою руку. Один из медиков, заполняя карточку, спросил: “Вы тот самый Таль?!” “А что, есть другой Таль?” – тут же отреагировал Миша. “Вам надо почки проверить, – сказал врач. – Понтопон – дело опасное…” Они пробыли еще минут десять, взяли у Миши автограф и уехали…
Утром Миша улетел в Москву, и мы с ним не виделись после той встречи достаточно долго.
В том сентябре Герочка пошел в школу. А я снова поме- няла место работы и перешла в Рижский эстрадный оркестр.
Надо было как-то решить проблему Геры. Теперь уже нельзя было его подкидывать во время моего отсутствия то к маме в Вильнюс, то к Идиной сестре Гане, нельзя было и поручить его целиком Иде – она была очень больна, и болезнь прогрессировала… Я снова поселилась вместе с сыном в квартире на улице Горького, чему Ида и Роберт были несказанно рады… После истории с Л. они стали относиться ко мне особенно хорошо. Ида бесконечно повторяла, что умрет спокойно только тогда, когда увидит, что мы с Мишей снова вместе… “Ты не должна бросать Мишу, доченька, – говори- ла она. – Ты не представляешь, что ты для него значишь…”
Миша “атаковал” меня еще один раз после моего возвра- щения с гастролей в ГДР. Я вышла из поезда и увидела на перроне Мишу. Он был в костюме, при галстуке, с букетом как всегда роскошных цветов. Увидев меня, он подбежал ко мне, обнял и торжественно вручил цветы… На перроне было много встречающих, среди которых в сторонке стоял с мрачноватым видом шофер “министра”… Я поцеловала Мишу и спокойно сказала: “Мишенька, извини, меня встречают…” И уехала к “министру”…
Ида мне потом рассказала, что это она уговорила Мишу встретить меня с цветами на вокзале (она до последнего часа не теряла надежду на наше примирение), что Миша вернулся домой крайне расстроенный и сказал: “Мурочка, я сделал все, как ты хотела… Видимо, Саська меня никогда не любила”.
И уж не знаю, то ли мне в отместку, то ли в порядке само- утверждения, то ли это было вполне искренним Мишиным увлечением, но довольно скоро Миша привел в дом вторую Л.... И начался период совершенно странный и непонятный для “нормального обывателя”. Я с Герой живу в одной комнате, Миша со второй Л. – в салоне, плюс Ида, плюс Роберт, плюс Яша – все в одной квартире. Вторая Л. была молоденькой, очень даже симпатичной девушкой. Насколько я не терпела первую Л., настолько я – странное дело – спокойно относилась ко второй Л. Гера с ней общался вполне нормально, называл ее “тетя” и никогда ни о чем меня не спрашивал… Не знаю, понимал ли он, что происходит, или был еще ребенком… Не могу объяснить, почему я не уходила. Скорее всего потому, что в то время мне некуда было уйти. Может, и потому, что дома все-таки бывала мало – оркестр часто гастролировал… А может быть, из-за Иды, которая просила только об одном – не покидать ее дом. “Вы с Мишей, – сказала она мне однажды, – можете кусать друг друга сколько вам угодно, пока не перебеситесь… Но знай, доченька, если вы с Герочкой уйдете, вы приблизите меня к могиле…”
Мудрая Ида, прожившая сложную, неординарную жизнь, понимала, что если я покину квартиру на улице Горького, это будет означать конец моим взаимоотношениям с Мишей, для которого я (в этом она была убеждена) значила очень много…
Не знаю, сохранила бы я душевное равновесие и рассудительность в этой непростой ситуации или нет. Думаю, что нет… Но у меня был душевный “громоотвод” – “министр”, в то время он был мне опорой…
Разумеется, история со второй Л. тоже закончилась и то- же не без приключений… В Москве у них произошла окон- чательная размолвка, и Л. наглоталась снотворных табле- ток… Правда, это было сделано в присутствии большого количества ее друзей, так что ее спасли… Для Миши это “самоубийство” стало последней точкой в их романе – он ее оставил…
У одного из наших общих с Мишей друзей был день рож- дения, и он отдельно пригласил меня и пригласил Мишу, который в это время находился в Риге. Второй Л. уже довольно давно не было на Мишином горизонте. На вечере он много выпил, естественно, довезла его домой я, и дома он опять умолял меня все забыть и остаться с ним… Но я опять сказала “нет”…
Он остался совсем один. Это угнетало его. Он считал себя побежденным, но не мог смириться… Кто-то из гроссмей- стеров сказал мне однажды: “Когда Миша попадает в безнадежное положение, разумом он это понимает, но не верит в то, что он, Таль, попал в “безнадегу”. Он начинает искать спасительную комбинацию, убежденный в том, что такая комбинация есть – ее нужно лишь отыскать. И он вроде бы находит ее… Но при всех красотах и жертвах комбинация оказывается с “дыркой”, и тогда поражение для него еще страшнее и унизительней, чем если бы его физически, лицом вниз, тащили по асфальту”.
Почувствовав себя в интимном отношении одиноким и проигрывающим, Миша “клюнул” на одну из самых при- зрачных, страшных, принижающих его достоинство комби- наций…
Но перед тем, как перейти к этому, я думаю, переломно- му периоду в Мишиной жизни, да в какой-то степени – и в моей, я хочу коснуться некоторых обстоятельств, которые той кошмарной истории предшествовали…
…У меня начались трения во взаимоотношениях с “министром”. Он женат. Его жена прекрасно осведомлена о мо-
