Желания хозяев и гостей получить, наконец, возможность свободно объясняться друг с другом совпадали. И те и другие с нетерпением ждали, когда, наконец, смогут узнать то, что их интересовало. Бьяининь, Вьеньянь, Лежнев, Ляо Сен и Широков были в центре внимания всего населения лагеря. От них зависело наступление долгожданной минуты, и они делали все, что могли, чтобы ускорить момент, которого и сами ждали не меньше, чем другие.
О’КЕЛЛИ
В конце августа президент Академии наук уехал из лагеря. Неотложные дела требовали его присутствия в Москве.
— Через две недели, — сказал он Куприянову, — вы должны выехать отсюда. Я подготовлю все, что нужно к приему гостей.
— У наших лингвистов дело подвигается очень медленно, — ответил профессор.
— Торопите их! Не давайте им покоя! Скоро начнутся осенние дожди.
— А как поступить с охраной корабля, когда мы уедем?
— Этот вопрос я выясню в Москве.
— Согласятся ли они покинуть свой звездолет?
— Я думаю, что согласятся. Может быть, не все поедут с вами, кого-нибудь они, наверное, захотят оставить на корабле, но с остальными вы должны быть в Москве не позднее пятнадцатого числа.
— Я это понимаю, — сказал Куприянов. — Но вот язык. Может быть, вам это покажется странным, но я больше всего надеюсь на Широкова. У него, как мне кажется, дело идет лучше, чем у Лежнева и Ляо Сена.
— Меня это не удивляет. Во-первых, он гораздо моложе, а во-вторых, у него огромное желание овладеть их языком.
— Я никак не могу понять, чем вызвано это желание. Петр Аркадьевич занимается с таким стараньем, как будто для него лично от этого зависит очень многое.
— Может быть, это так и есть, — задумчиво сказал Неверов.
Из иностранцев Гельбах и Браунелл изъявили желание уехать. У них обоих были какие-то неотложные дела на родине.
В день отъезда президента и его спутников в лагерь пришла телеграмма на имя Артемьева, срочно вызывающая его в Москву. После долгого разговора с Козловским «корреспондент» уехал вместе с президентом.
Но освободившиеся палатки недолго стояли пустыми. Неожиданно для Куприянова, Диегонь пожелал поселиться в лагере. Разговор с ним произошел с помощью всех трех переводчиков, которые коллективными усилиями справились со своей задачей.
Выяснилось, что звездоплаватели сами решили уехать из лагеря. С этой целью они намеревались провести в палатках оставшееся время, чтобы привыкнуть к «земной жизни». Нечего и говорить, что Куприянов с радостью согласился исполнить это желание.
С этого дня на корабле постоянно находился только один член его экипажа. Остальные все время были на земле. В сопровождении кого-нибудь из членов экспедиции, чаще всего Широкова, гости совершали поездки по окрестностям лагеря и соседним колхозам, побывали даже два раза в Золотухино, где им была устроена торжественная встреча.
Медленно, но верно общение людей с каллистянами становилось все более близким. Полное взаимопонимание было не за горами.
— Мне очень стыдно признаться вам, — сказал Лежнев Куприянову, — но Петр Аркадьевич будет говорить на языке Каллисто гораздо лучше меня. Он сумел замечательно справиться с произношением.
Куприянов и сам видел это. Хотя разговоры происходили не часто и касались только самых простых тем, звездоплаватели охотнее всего обращались к Широкову. Они, по-видимому, понимали его лучше. Когда профессор слушал, как его молодой ассистент говорил с кем-нибудь из гостей, то поражался, с каким искусством он воспроизводит мягкие звуки их языка. Они получались у него совершенно естественно. Ляо Сен также довольно успешно справлялся с трудностями произношения, но у Лежнева дело шло плохо. Он никак не мог овладеть переходом от мягкой согласной к следующей за ней гласной. Это мешало ему произносить слова, а гостям — понимать его.
Первого сентября, поздно вечером, Артемьев вернулся в лагерь. На следующее утро подполковник Черепанов зашел в палатку начальника экспедиции и от имени Козловского пригласил к нему Куприянова, Штерна, Ляо Сена и трех иностранных ученых, живших в лагере. За это время к месту приземления корабля съехалось несколько сотен иностранцев. Для них был построен второй лагерь, расположившийся в километре от первого, по другую сторону от звездолета. Но Маттисен, Линьелль и О’Келли продолжали жить в той же палатке, что и раньше.
Профессора Лебедева не было в лагере. В этот день он уехал в Курск, где происходила научная конференция биологов, посетить которую его настойчиво просили все ее участники. Хотя он был очень занят, но не счел возможным отклонить это приглашение.
В палатке Козловского находились два корреспондента — Лемарж и Ю Син-чжоу. Артемьев сидел в самом углу, на постели Козловского. Полковник не считал еще нужным раскрывать свое инкогнито и попросил секретаря обкома провести разговор вместо него.
Трое иностранцев хорошо знали, кто такой Козловский. Неожиданное приглашение к областному партийному руководителю возбудило их любопытство. На лице О’Келли ясно отражалось беспокойство.
— Садитесь, пожалуйста! — сказал секретарь обкома, когда приглашенные им вошли в палатку.
Выражение его лица было непривычно хмурым. Голос звучал сухо и отрывисто.
Все сели вокруг стола.
Несколько секунд Козловский молчал, всматриваясь в лица своих гостей. Его взгляд остановился на О’Келли, и американец, не выдержав, опустил глаза.
— Я буду говорить по-французски, — сказал Козловский. — Этот язык понимают все присутствующие, — он взглянул на Лемаржа и, видя, что корреспондент приготовил блокнот, продолжал: — В СССР прилет космического корабля на Землю рассматривается только с научной и человеческой, — (он подчеркнул это слово), — точки зрения. Знания гостей интересуют нас постольку, поскольку они могут принести пользу человеку, помочь мирному развитию человеческой техники. Других целей ни у нас, ни у них нет и быть не может!
Куприянов с удивлением слушал Козловского. Он не понимал, для чего он говорит эти, всем известные истины. Штерн ожесточенно теребил бороду. На лицах иностранных ученых выражалось вежливое внимание. Лемарж и Ю Син-чжоу записывали слова секретаря.
— Нам известно, — продолжал Козловский, — что в некоторых кругах капиталистических стран прилет корабля вызвал совсем другую реакцию. Психоз войны мешает этим людям видеть научное значение этого события. Единственное, что им приходит в голову, — это усиление военной мощи СССР, которое якобы будет следствием ознакомления советских ученых с техникой Каллисто. Ничего другого они не видят и не хотят видеть.
Нервным движением он передвинул книги на столе.
— Я не буду долго испытывать ваше терпение. Оценка моральной стороны подобных взглядов не входит в мою задачу. Можно было бы вообще не обращать внимания на эти досужие домыслы, но, к сожалению, дело не ограничивается ими. Присущая реакционным кругам чисто звериная ненависть к прогрессу толкает их на выводы и соответствующие действия. В страхе перед мнимой опасностью со стороны СССР эти круги решились на самое мерзкое преступление, которое только можно себе представить. Можно не сомневаться, что их замыслы встретят самое решительное осуждение всех народов, всех честных людей. Короче говоря, они решили, что раз так случилось, что звездолет опустился в нашей стране, то лучше уничтожить корабль и его экипаж, но не дать СССР возможности заимствовать знания и технику другой планеты. С этой целью они направили к нам диверсантов. Мне точно известно, что они находятся здесь, в лагере.
