железа, части вагонов, тела немецких солдат в небо. С этой кашей из земли, разрушенного полотна, окровавленной плоти смешался и командир партизанского отряда – герой, который ценой своей жизни остановил поток отступающих немцев. Ударной волной снесло набок теплушки первого поезда. С оглушительным грохотом вагоны слетели с рельсов и завалились, ломаясь словно деревянные коробки. Под лопнувшей обшивкой в ужасе кричали фашисты, которые уже поверили, что им удастся уйти от советских танков. Локомотив второго поезда разнесло на куски, разорвало вместе с машинистом и первым вагоном. Из остальных будто тараканы сыпались солдаты в долгополых шинелях и блестящих касках. Сотни, тысячи солдат, офицеров, стрелков, автоматчиков вылезали из вагонов, вооруженные, разъяренные тем, что кто-то смог остановить их побег. Сашка, которая хотела бежать к окровавленной куче, где оказался погребен ее отец, в ужасе остановилась. Что им делать, как справиться с этим многотысячным полчищем небольшим отрядом из тридцати человек? Над люком снова показалась голова в танкистском шлеме, Колька заорал изо всех сил, перекрывая грохот разваливающихся составов и крики германских бойцов:
– Уходите к болоту, сейчас мы им устроим! В укрытие!
Кто-то потянул Сашку за рукав, чтобы бежать вместе со всеми к торфянику, подальше от черно-зеленого моря шинелей и касок.
– Нет! – От горя и потрясения речь вернулась к девушке, внутри будто что-то ожило. Она схватила с земли винтовку и решительно передернула затвор: – Мы будем сражаться! Мы отомстим за всех, кто погиб от рук фашистов! – Сашка повернулась к остальным: – Давайте! Даже если кончатся патроны, я буду душить их голыми руками! Они убили всю мою семью! Они замучили ваших родных, детей, родителей! Нельзя это прощать!
Все бойцы отряда замедлили от ее призыва движение, они так долго ждали этого момента! Отомстить за замученных и убитых друзей, любимых, близких людей! Немцы в немом изумлении наблюдали, как кучка оборванных людей, с ног до головы в болотной жиже неожиданно развернулась и наставила на них свои трехлинейки. Тонкий голос выкрикнул:
– За Родину! За победу! Ура! Бей их!
Толпа оборванцев, измученных, измотанных долгим походом, ринулась прямо в гущу врага.
– Стой, стой, нет! – Колька в отчаянии за-орал в ларингофон: – Товарищ командир, говорят экипажи трех «пятерок». Наши минеры атаковали немцев!
На плечо легла крепкая рука, Митрич тряхнул Бочкина:
– Они свою судьбу сейчас выбрали, героем умереть не зазорно. Открываем огонь, командир!
Тут же прозвучал приказ Соколова:
– По врагу прицельный огонь!
Танки открыли стрельбу, заряжающие, мокрые от пота, кашляя из-за пороховых газов, метались от боеукладки к казенникам пушек. Металл нагрелся так, что больно было прикасаться к затворам, под ногами гремели пустые гильзы. Соколов охрип, выкрикивая в эфир команды и ориентиры:
– «Семерка», ориентир – локомотив, бей по гранатомету! – После выстрела установка с солдатами рухнула с вагона, деревянная обшивка вспыхнула огнем, теплушка запылала словно огромный факел.
– Бочкин, цель – третий вагон, там оружейный склад. Бей осколочным по скоплению стрелков! – Огненный фонтан накрыл смертоносной волной зеленые шинели.
– Огонь из всех орудий! – Грохочут пушки, зло трещит пулемет, раздирая пулями ряды фашистов.
Серо-зеленый поток из шинелей становился из-за крови алым, часть немцев побросала оружие и кинулась искать в лесу спасение от советских танков, которые будто не замечали выстрелов из минометов, уходя от летящих в них гранат и пуль. «Тридцатьчетверки», как два бронированных зверя, крутились вдоль вагонов между путей, били огнем из пушек в ряды немецких солдат, давили гусеницами, обстреливали из пулеметов. От яростного напора черная, щетинящаяся оружием масса дрогнула – строй нарушился, автоматы были отброшены. Танки своими гусеницами перебирали уже не снег и гравий, а кровавую массу из поверженных врагов. «Тридцатьчетверки» давили, били, громили немецкую армию, даже когда взвился белый флаг над одним из вагонов, Соколов лишь направил туда ствол пушки, которая выплюнула в ответ снаряд, превратив офицерский вагон в груду досок и изувеченных тел. Когда закончились снаряды, а немцы прекратили все попытки к сопротивлению, командир будто очнулся от приступа ненависти, выкрикнул в эфир:
– Радист, Омаев! Связаться со штабом, доложить о завершении операции.
Алексей же нащупал в полутьме танка между пустыми ящиками боеукладки ткань боевого знамени и выбрался наружу, прижимая к груди древко. Ноги тряслись от усталости, глаза из-за газов после сотни выстрелов застилала мутная пелена. Он почти ничего не видел – ни горы трупов вокруг, ни разгромленные подчистую составы, ни испуганных, жмущихся друг к другу врагов. Слышал лишь крик Омаева:
– Товарищ командир, доложил! Они уже близко, наши танки с другой стороны путей, приближаются от станции!
Соколов прохрипел в люк:
– Двадцать метров вперед, Бабенко!
Танк Т-34 с номером 007 на борту почти вплотную подъехал к разбитому паровозу, Соколов с трудом перебрался на корпус потухшего локомотива, подтянулся к его трубе и водрузил в раструб боевое Красное знамя. Оно развернулось огромным кумачовым полотнищем, взлетело в небо между пеплом и гарью, что кружились в воздухе после битвы.
– Победа, победа! – Но охрипшее горло лишь тихо сипело, не давая выкрикнуть это заветное слово, а по лицу лейтенанта текли жгучие слезы.
Соколов прижался перемазанным сажей и гарью лицом к обугленному остову трубы, через пелену слез он увидел раскинувшуюся перед ним картину окончившегося боя – трупы врагов и советских бойцов, потоки крови, ошметки снарядов и пуль, разгромленная техника, искореженные взрывом пути. Страшный пейзаж войны. Кроваво-красное знамя развевалось перед глазами, будто окрашенное кровью всех тех, кого он потерял за последние несколько дней, всех, кто погиб, чтобы добыть победу. Такую тяжелую, с горьким вкусом победу.
