идет передача о нераскрытых делах. Выпуск посвящен недавней цепочке убийств в Техасе. Досмотрев, он звонит моей матери выразить опасение, что Джейн мог убить тот человек из Техаса, а вовсе не Лейтерман. Он говорит, что хочет побеседовать об этом с Шрёдером; моя мать осторожно его отговаривает.
На следующий день после выхода в эфир «Смертельной поездки» в 2005 году я получаю имейл от одного из братьев отца, человека, которого я вряд ли узнала бы, окажись он со мной в одной комнате. Надеюсь, теперь для семьи Миксеров хоть что-то прояснилось, — пишет он. — Вот бы что-то прояснилось и со смертью Брюса тоже. Врач высказал догадку о причине смерти, но за нее как-то не зацепишься. Врач высказал догадку? Я немедленно пишу ответ, в котором спрашиваю, не произошло ли какого-то недоразумения, о котором мне не известно. Он так ничего и не ответил.
Когда я впервые услышала термин «убийство неустановленной тяжести» — а Лейтермана изначально задержали именно по такому обвинению, которое присяжные затем переквалифицировали в «тяжкое убийство первой степени», — я не поняла, что это значит. Я подумала, что ослышалась. Но теперь я знаю, что «убийство неустановленной тяжести» — это намеренно расплывчатое обвинение. Оно значит, по сути, убийство без истории.
Даже если бы Лейтерман высказал «всё» — при условии, что он знает «всё», что бы это ни значило, или что он не вытеснил навеки то, что знал, — «убийство неустановленной тяжести», вероятно, осталось бы для меня самой точной формулировкой. Бессвязность произошедшего, страдания, которые за ним последовали, — всё это обсуждению не подлежит.
Его адвокат, однако, был неправ, когда сказал, что суд нам «навредил».
Промысел Божий
В марте 2005 года, где-то между ноябрьским звонком Шрёдера и июльским судом над Лейтерманом, я решаю поехать в Мичиган, чтобы выступить с презентацией «Джейн» в одном книжном магазине в Энн-Арборе. Я вылетаю в Детройт морозным утром, беру напрокат машину в аэропорту и снимаю на ночь номер в дешевом мотеле.
Заселившись в мотель, я вдруг понимаю, что не знаю, что делать со свободным временем. Мичиган кажется мне, как и всегда, пугающе тесным и больным. Я приехала всего пару часов назад, но уже мечтаю сбежать отсюда. Чтобы как-то пристегнуть себя к этому дню, я звоню Шрёдеру и договариваюсь встретиться с ним в полицейском участке Ипсиланти, а потом поужинать с ним в Энн-Арборе перед презентацией.
Первую половину утра я катаюсь вокруг Мичиганского университета на арендованной машине и смотрю, как по кампусу снуют студентки и студенты, запеленутые в теплые куртки. Я проезжаю мимо внушительного каменного общежития Школы права, где Джейн прожила свои последние годы и где когда-то жил мой отец. Он окончил Школу права Мичиганского университета в 1968 году, всего за несколько месяцев до того, как Джейн в нее поступила. Мне нелегко представить его здесь, но я знаю, что, должно быть, здесь бродит и его призрак тоже.
Затем, не особо задумываясь о том, что делаю, я ловлю себя на том, что выезжаю из города по Шоссе 12 — дороге, ведущей к кладбищу Дентон.
Я уже была там однажды, около трех лет назад, когда собирала материал для «Джейн». Тот визит состоялся в рамках болезненной, но очень важной поездки, когда мы с матерью проделали тот же путь, что и Джейн в последние часы своей жизни. Насколько это было нам — мне — известно. Тогда отправиться на кладбище Дентон вместе с ней казалось логичным. Что-то вроде служения — сопровождать ее туда, куда она всегда желала попасть, но не осмеливалась поехать одна.
Оказавшись на этом сером шоссе теперь, я вспоминаю мерзкую художественную книжку о Мичиганских убийствах, которая когда-то попалась мне в интернете, дурно написанный ужастик, в котором рассказчица и ее бойфренд посещают все места, где были найдены тела девушек. В последнем месте бойфренд признается, что убийца — он сам, и убивает рассказчицу. Когда я читала эту историю, мне было противно от мысли, что кто-то ездит по всем этим местам, собирая фактуру для низкопробной книжонки о серии убийств, не имеющей к автору никакого отношения. И вот я здесь, еду на арендованной машине на тот самый клочок земли, ощущая себя такой же чужачкой.
В прошлый раз найти кладбище было непросто. Не было ничего, кроме маленького, ржавого, едва заметного металлического указателя. На этот раз я с удивлением обнаруживаю, что место «облагородили». На главной дороге поставили новые, чистые, хорошо читаемые указатели. Старый проволочный забор, за который так стыдилась зайти Нэнси Гроу и за который мы с матерью заходили в прошлый раз, заменили на новый.
На гравийной дороге, ведущей ко входу на кладбище, я упираюсь в медленный мусоровоз, который останавливается у каждого мусорного бака. Двое мусорщиков оглядываются на меня с подозрением, когда я паркую машину, вылезаю из нее и застываю перед новым забором, уставившись в слякоть под ногами.
Когда я была здесь с матерью, стоял идиллический солнечный день и в воздухе гудели летние насекомые. Теперь же пасмурно и морозно, и я чувствую себя так, будто вторгаюсь на запретную территорию. По-вуайеристски подглядываю, хотя смотреть здесь не на что.
Я не могла тогда и по-прежнему не могу сказать, что это место значит для меня во всей его пустоте. Для меня одной, без опоры на мать, на спасительную отговорку о «семейной истории». Я знаю, что Шрёдер тоже приезжал сюда один несколько раз — поразмышлять, как детектив, о том, что произошло с Джейн, но также, думаю, и по другим причинам, которые для него самого, возможно, также необъяснимы, как и мои для меня.
Кое-что мне всё же довольно ясно. Вытащить тело из машины и оставить его в этом холодном жутковатом месте кажется мне актом исключительной жестокости. Как только ко мне приходит это откровение, я сажусь в машину и еду на встречу с Шрёдером в участок.
Дежурный коп сообщает Шрёдеру о моем прибытии по внутренней связи. Он внизу на совещании, и я слышу, как он шутливо говорит: Мы почти закончили, не дай ей уйти — запри входную дверь!
Как можно себе представить, отдел насильственных преступлений полиции штата — это такое место, где ты с порога чувствуешь себя запертой. Те полчаса, что я провожу в ожидании, я слушаю, как дежурный коп отвечает на звонки, и веду учет ошеломительной череде актов насилия. Да, это семейно-бытовое при отягчающих, тяжкое, потому что у него был ствол, а потом что? Он бил ее прикладом, что? Четыре часа? Да, он сядет, у него уже не первый случай семейно-бытового, а теперь будет еще один. Окей, договорились, я
