class="p1">– В такие дни, как сегодня, здесь все серое, – сказал он. – Пусть у вас будет что-то яркое и вкусное. Сегодня вам это особенно нужно. Съешьте его перед сном. Пусть это отгонит от вас все мрачные мысли!
Они вышли боковым коридором. На улице Азаревич уже без лишних вопросов протянул Наталье Николаевне теплый необъятный верблюжий полушубок, и они поскакали верхом по темным улицам, освещенным только полосками желтого света, просачивающегося между занавесок в окнах приземистых домиков, что выстроились плотными рядами вдоль улиц в этой части города.
Конь быстро донес их до городской площади. Тут, у нового театра, рядом со зданием Дворянского собрания стоял освещенный светом выглянувшей из-за облаков луны небольшой доходный дом Кузьмина. Он строился как гостиница, но приезжих было мало – все преимущественно военные, которые почти сразу же получали свое место в полку. Поэтому спустя полгода комнаты в доме стали сдавать дешевле и на длительный срок. Тут же благодаря меценатству купца Мануйлова здесь разместилась театральная труппа.
Сейчас дом выглядел вымершим. В окнах – ни огонька.
– В доме есть швейцар? – спросил Азаревич.
– Нет, что вы! Порфирий Иванович не имеет таких средств! У нас все по-простому; раз в неделю, правда, девку нанимают для мытья полов, а так все сами. Еду берем в соседнем трактире, часто заказываем в долг – его тоже любезно оплачивает господин Мануйлов.
– Не сочтите за дерзость, Наталья Николаевна, но я провожу вас до ваших апартаментов. Не подумайте только ничего – я здесь не для того, чтобы кофием согреться в вашем обществе! Только посмотрю, не дожидается ли вас там кто-нибудь? Вас ведь не застали у Мануйлова; кто знает, на что могут решиться после этого?
Она втянула голову в плечи и кивнула:
– Если я вас не очень обременю…
«Она его действительно боится, – подумал Азаревич, – насколько же тогда он на самом деле опасен? Все другие актрисы были влюблены в своего совратителя или по меньшей мере впечатление создавали именно такое… Никто никого не опасался, не говорил об угрозах, не избегал личных встреч! Что-то здесь не сходится…»
– Полноте, Наталья Николаевна! Вам не стоит извиняться за каждую потраченную мною на вас минуту! Позвольте мне вместо того, чтобы валяться без дела на койке у себя на квартире или «срезывать штоссы» за столом с однополчанами, провести эти минуты с пользой. Если это будет польза именно для вас, я буду вам за это только признателен, – воролов подхватил актрису за талию и снял с коня.
Наталья Николаевна вынула из-под подкладки муфты два ключа. Одним она открыла замок в главной двери дома.
Они вошли и поднялись по темной лестнице.
– Вот здесь у нас с Катенькой комната, – сказала девушка и повернула второй ключ в замочной скважине.
Темная комната была выстужена – здесь не топили, наверное, с прошлой ночи. Девушка подошла к круглому деревянному столу, покрытому белой скатертью, и, чиркнув длинной спичкой, зажгла керосиновую лампу. Та засветилась вязким янтарным светом. Струйка черного дыма смешалась с белым паром от дыхания и рассеялась под потолком.
В комнате никого не было. Азаревича это не удивило. Он с самого начала заметил запорошенное снегом крыльцо, на которое никто не ступал после того, как началась пурга. Но другой возможности оказаться в комнате девушки у него не было.
Он огляделся по сторонам.
Что ему здесь искать? Какие доказательства?
Азаревич повернулся к Наталье Николаевне.
Девушка, закрыв горящий фитиль закопченным стеклянным колпаком, отсутствующим взглядом смотрела сквозь пламя лампы. Она была бледна, и только на ее щеках играл нездоровый румянец.
– Я, пожалуй, растоплю печь, – сказал сыщик, – здесь не теплее, чем на улице.
– У нас вообще холодная комната, но мы уже привыкли. Дрова – вот там! – и девушка указала пальцем в темный угол.
Азаревич раскрыл зев большой чугунной печи, походившей на круглую античную колонну в завитках и вензелях, водруженную на четыре львиные лапы. Немного повозившись с щепками и обрывком березовой коры, воролов зажег спичку. Дрова, потрескивая и покрываясь черными проталинами с искристыми краями, окутались дымом и мягкими золотистыми язычками пламени.
Азаревич обернулся:
– Если вы придвинетесь к печи, то теплее вам станет уже сейчас…
Наталья Николаевна сидела в старом барочном кресле, ранее часто использовавшемся при создании декораций. Ее темные волосы, собранные в прическу, уже наполовину рассыпавшуюся по плечам, делали ее совсем юной и еще более беззащитной. Она безучастно смотрела в огонь.
Азаревич поднялся и снова огляделся.
Две обыкновенные кровати, мало чем отличающиеся от стоящих в его полковой квартире, пара сундуков, трюмо с тремя темными старыми зеркалами, перед которым валялась без разбора всякая женская чепуха: флаконы духов, шкатулки, перчатки… Все самое обычное, скромное и заурядное. Ничего интересного.
«А если это все-таки не Наталья Николаевна? И не Келлер? Не было тут никакой болезненной страсти, даже не пахло… Да ей претит этот немец! Если он – тот самый зверь, то какую же власть он может над ней иметь?» – и Азаревич передернул плечами.
– Петр Александрович, я сейчас минутку еще посижу и приготовлю вам кофе, хорошо? – с трудом проговорила девушка. – Побудьте со мной еще немного! Вам ведь, наверное, ужас как не хочется выходить опять на этот ветер…
– Благодарю вас, но если я еще немного у вас пробуду, мой копытный однополчанин, что ждет там внизу под попоной, сбросит меня завтра в манеже у всех на виду. Нрав у него терпеливый, но злопамятный! Я ведь и так уже успел устроить ему весьма нелегкий день!
– И все же останьтесь еще на минуту! Я непременно сварю вам кофе…
…Азаревич подошел к одной из кроватей и снял с нее бурое шерстяное одеяло – явно из тех, какими обычно пользовались солдаты и офицеры. Порфирий Иванович, похоже, и тут подсуетился, раздобыв для актеров солдатское довольствие.
Воролов с одеялом в руках подошел к креслу.
Наталья Николаевна уже спала. Свет, льющийся из-за грязного лампового стекла, освещал ее теперь спокойное и почти ангельское лицо. Обрамленный выбившимися из прически локонами белый лоб придавал девушке сходство с натурщицами на нежных полотнах и фресках Боттичелли.
Азаревич укрыл ее одеялом, затем подошел к заиндевевшему, освещенному неверным светом луны окну и задернул шторы, которые были по-дневному раскрыты. Еще раз внимательно оглядев это темное жилище, он погасил стоявшую на столе керосиновую лампу и вышел.
Тихо прикрыв за собой дверь, воролов пошел вниз к коню.
Внезапно ступени под его ногами заходили ходуном. Голову кольцом опоясала пульсирующая боль, а в висках молотками застучала кровь. Азаревич вдруг ощутил опасность затылком, даже
