никого и никогда так не просила.
Развернувшись на непослушных ногах, он тогда как был в одной рубашке, так на улицу и вышел. Пусто в голове стало. Только когда в пивной, на облаве он сцепился с вышибалой, тогда и почувствовал себя снова живым.
…Из госпиталя послал записку домой, где без обиняков сообщал, что у нее есть неделя, чтобы собрать вещи.
Она похоже, и без того догадалась, что ему всё известно. Может, увидела куртку, или он забыл закрыть двери… Наверняка чувствовала вину. И пока осознавала случившееся, сама себя накрутила до настоящего бешенства. По крайней мере, встретила с таким скандалом, что сразу понял — репетировала перед зеркалом.
— Ты, ты сам виноват! — Кричала она, отнимая платок от мокрых глаз. — Не смей так смотреть на меня, ты, существо без сердца! Ты бросил меня уже давно! Променял на свою службу? Ненавижу! Нужно было уйти самой, еще давно, а не жалеть тебя!
И чем больше она кричала, тем спокойней чувствовал себя он, глядя, как Марьель мечется по комнате.
А её это лишь больше заводило: если бы не появилась её мать, и не окрикнула предостерегающе, Марьель бы точно кинулась и расцарапала ему лицо, искренне поверив, что в нынешнем унижении виноват именно он.
А сейчас? Вот уже второй месяц улыбается, интересуется делами, будто по-дружески. Даже поблагодарила как-то, что благодаря ему нашла своё счастье. И пока улыбалась, нет-нет да искала признаки обиды или злости. И досадливо поджимала губы, не находя вообще ничего.
Наверное, это казалось ей ненормальным, сбивало с толку? Или просто нежелание бывшего мужа побороться за неё, хотя бы для приличия, ударило по самолюбию?
Эссен принципиально держался, зная, что если покажет, как ему больно даже на неё посмотреть — она пожалеет, распереживается. Но и польщена будет невероятно. А такого удовольствия доставлять не хотелось.
Как давно это было? Будто уже года три назад.
А сейчас воспоминание не вызвало тоски. Случилось и случилось. Даже к лучшему. Марьель счастлива, а ему ничего не мешает работать, не тянет грузом вины…
Если б ещё получалось спокойно работать! Чтобы никто не крутился под ногами, не раздражал всезнайством, не ставил под сомнение каждый шаг! Будто нарочно выводит!
Дарт понял, что уже в третий раз пробегает глазами одну и ту же строчку, не понимая смысла. Стоило вспомнить об «упырином» деле и так называемой напарнице, сразу виски заломило.
Минувшей ночью она даже снилась ему. И ладно бы увидел расследование, может и что полезное вспомнил… Но привиделось совсем другое. После таких снов только ледяной водой обливаться, и выпивать двойную дозу успокоительного. Как с ней вообще можно спокойно работать!?
Вот же срань…
Нахмурившись, он не стал дочитывать и поставил подпись. Закончить с этим разделом, да к чёрту его. И без того забот по горло.
— Что, всё в порядке? — Оживилась Марьель, которая внимательно за ним следила. Она нервно теребила цепочку на шее, на которой поблескивал кулон, капелька из желтовато-зеленого «кошачьего» глаза.
Он задумчиво следил за тем, как блик играет в камне.
…А её глаза и вправду кошачьи. Даже в человеческом облике. Сам взгляд, разрез глаз с острым внутренним уголком и приподнятым внешним. А ещё то, как она щурится или поглядывает искоса.
Кошачий даже голос: вкрадчивый, мурлычущий, обволакивает как наваждение…
— Эссен?
Раздосадованный мужчина чуть не посадил кляксу на последней странице. И небрежно махнув ещё одну подпись, протянул бумаги бывшей жене.
— Не расслышал. Что ты спрашивала?
Та покачала головой.
— Тебя совсем доконает эта работа. Спал от силы пару часов? Небось ещё и здесь, в кабинете? — Она покосилась на кушетку так, будто та была в чём-то виновата.
Марьель никогда не любила резкие запахи. Он взял трубку с безобидной курительной смесью, на основе донника, и стал неторопливо раскуривать. Только когда показался первый дымок, мужчина лениво ответил:
— Каждому своё.
Она, как и следовало ожидать, еле заметно сморщила нос, пряча бумаги в папку. И улыбнувшись, протянула ему бумажный конверт.
— Держи, это твой любимый. И подумай об отпуске. Я тебе как друг советую.
Дождавшись, пока стихнут её шаги, мужчина достал из ящика стола мешочек и добавил оттуда щепотку в трубку. Раскурил заново, сделал первый глубокий вдох и взял папку с делом о пропажах.
В работе и есть последний смысл жизни, который он способен для себя найти. Эссен мог по её примеру поискать другое увлечение, даже здесь. Пара девушек из управы точно пошла бы навстречу ухаживаниям. Но чем бы это кончилось? Взаимными обидами? А то и хуже. Нет… Портить рабочие отношения — последнее дело.
«Забудь. В женщинах и тогда не разбирался, и сейчас ни черта не смыслишь. Делай, что умеешь, и забудь о глупостях».
Следующий вздох принес долгожданную волну расслабления, которая медленно проползла по мышцам спины, шеи, и понемногу добралась до ног. Разум успокоился после: будто разом успокоилась вода, превратившись в зеркальную гладь. Ни раздражения, ни волнения.
Под влиянием лекарства можно было холодно, объективно взглянуть на всё со стороны. Оценить собственные действия, и без предубеждения рассмотреть чужие.
Сколько он упускает? В последнее время с таким трудом удавалось сосредоточиться, что толку от его работы мало. Свалить бы всё на недосып, но больше всего отвлекала клятая напарница.
Странная невнимательность, видите ли…
«У тебя забыл спросить». — Он второй раз затянулся, перелистывая в поисках протокола обыска. — «Какая-то вредная, самоуверенная… кошка. Еле на ногах держишься, а важности столько, что даже в комнате места мало. Настоящая кошка, сколько ни отпихивай, а если уж вбила в голову, полезет напролом.»
Вот с её коллегой было бы куда легче работать! Хоть похожа на специалиста. А эта…
Делая третью затяжку, Эссен чувствовал, как настроение повышается. Всё показалось таким далёким, не стоящим переживаний. Стало легко. И наконец-то получилось, закрыв глаза, насладиться коротким отдыхом.
Если раньше он легко впадал в эйфорию после приёма, опасался полной дозы и наоборот, занижал её — то сейчас лекарство было необходимо, чтобы просто почувствовать себя прежним.
