кто в нем не живет, и в то же время представлять совершенно определенное «место» для тех, кто в нем обитает.
Собственно, разграничение между «центром» и «окраинами» в Петербурге не было четким с самого начала. География невской дельты разделила город на множество различных территорий. Петропавловская крепость, старейшее постоянное сооружение российской столицы, была возведена на острове, на Петербургской (позднее – Петроградской) стороне; на набережных Васильевского острова располагался целый ряд главных зданий «Золотого века»; поселения на Выборгской стороне восходят к петровским временам. Если в XIX веке модным центром города считался южный берег Невы (Невский проспект, улицы и набережные на той же стороне), то на рубеже веков Петербургская (Петроградская) сторона, ставшая в результате реновации новым роскошным жилым массивом, начала конкурировать со старым центром. В советскую эпоху именно здесь предпочитала селиться партийная элита[456].
3.5. Подъезд в муниципальном доме, 2012. При том что в целом в подъезде поддерживается относительный порядок, условия сопоставимы с советскими, включая характерную зеленую краску на стенах
Даже часть города, которая в 1980-е стала называться «историческим центром», по сути, включала в себя множество разных «центров»: Дворцовую площадь, куда стекались туристы; площадь Восстания – центр притяжения для приезжих, а также местных жителей, ездивших с пересадками на общественном транспорте; Невский проспект; административный и партийный штаб в Смольном; муниципальные власти в Мариинском дворце на Исаакиевской площади. Были также районы, по расположению центральные, но выходившие за рамки официального городского мифа, – такие, как Лиговский проспект, ведущий в сторону от площади Восстания, или Коломна, расположенная ближе к низовью Фонтанки. Пусть застройка начала XX века на Петроградке, Песках или у Пяти углов была того же мышиного цвета, что и дома вдоль Мойки, возведенные в XIX веке, размеры окон и дверей, скаты крыш, формы балконов и декоративная отделка сильно отличались; длинные ряды зданий стали разнообразить башенки и эркеры. А повседневное восприятие города его жителями, конечно же, обусловлено его «расползшейся» топографией с обширными и разнообразными участками суши, разделенными водой, но самые сильные впечатления, естественно, связаны с территорией непосредственного проживания. Изначальное чувство окружающего пространства, по сути, сплетено с участками столь микроскопическими, что их нельзя даже нанести на карту: собственным домом и прилегающей к нему территорией.
На подступах к дому
Для ленинградцев, живущих в отдельных квартирах, грань между «домом» и остальным миром куда отчетливей, чем для обитателей коммуналок. В последних посещение «мест общего пользования» было частым и неизбежным: стирать белье, а зачастую и готовить еду возможно было только в общем пространстве. В многоквартирных же домах общее пространство вытеснено на задний план и практически анонимно. По сути, подъезд – одна из ключевых точек советского коллективизма: на дверях и почтовых ящиках обозначены не фамилии, а номера квартир, стены выкрашены в положенный для общественных мест зеленый цвет[457].
3.6. Подъезд в здании позднесоветского периода, 2012. Дом явно обихоженный, свидетельство тому – новые пластиковые рамы, замененные батареи и покрашенные в пристойный коричневаторозовый цвет стены. Заметна даже попытка украсить пространство (в углу на стене нарисовано облачко), но обстановка остается обезличенной
Жильцы должны были сами убирать вестибюли, лестничные клетки и лифты согласно графику (как и «места общего пользования» в коммуналках); предполагалось также, что люди не будут захламлять эти помещения своими вещами. «Старшая» или «старший» по подъезду должны были, в числе прочего, отлавливать тех, кто оставлял на лестнице мусор – пищевые отходы, старую мебель или строительный хлам. Соседи также порой брали на себя роль блюстителей чистоты. Тем более важным признаком перехода в новое состояние стала символическая приватизация лестничных площадок в конце 1980-х, когда люди начали покупать новые двери, а порой и отгораживать участки коридоров, чтобы туда не зашли незваные чужаки.
Входы в многоквартирные дома иногда по старинке называли парадными (парадная лестница в царские времена была главным входом в дом, в отличие от «черной лестницы»). Несмотря на обветшалость лестничных площадок в старых домах, не прошедших капитального ремонта, с их грязными лестницами и стенами, растрескавшимися, а то и вовсе исчезнувшими зеркалами, остатки былой красоты все же сохраняли некий оттенок «парадности». Но в отношении новостроек слово «парадная» звучит неуместно, и даже претенциозно[458]. Подъезд, в отличие от парадной в ее изначальном смысле, был местом уныло функциональным.
Со временем «приватизация» факторов обеспечения безопасности, выплеснулась наружу, к границе между подъездом и улицей. В советские времена двери подъездов обычно не запирались; бдительные жильцы всегда были готовы отразить вторжение посторонних. В первые десятилетия советской эпохи за входящими и выходящими следил дворник – пережиток дореволюционного прошлого, выполнявший функции привратника или консьержа. Предполагалось, что дворник должен не только обеспечивать чистоту придомовых территорий, но и следить за тем, что происходит в подъезде[459]. Однако в послевоенные годы дворники из многих домов исчезли[460]. Начали внедряться принципы «социалистического соревнования» и коллективного добровольного труда: «жилищные комитеты» должны были наладить уборку силами сами жильцов[461]. Хотя наличие дворника в доме и служило предметом гордости среди тех, кто обладал социальным капиталом, обитатели конкретного дома, наблюдавшие (или не наблюдавшие) за порядком, зачастую оставались единственными блюстителями чистоты и приличия в доме и во дворе. Нередко эту роль брали на себя пожилые женщины (условные «бабушки») – они лично участвовали в процессе, а кроме того, поставляли информацию в официальные органы управления домовым имуществом, то есть в жилконтору или ЖЭК [462].
То, что поддержание порядка было напрямую связано с вмешательством в чужую жизнь, усугубляло стрессы городского существования и означало, что коллективизм, навязываемый жителям ленинградских домов, отнюдь не всегда перерастал в «всеобщее единение». Если надо было отдать кому-то запасные ключи, полить цветы или покормить домашних питомцев в отсутствие хозяев, это чаще поручалось родственникам и друзьям, чем соседям. К соседям, с которыми уже успели подружиться, относились с большой теплотой, но стремление познакомиться с новыми соседями, угостить их пирогами и рассказать об интересных местах в районе было бы воспринято, мягко говоря, как чудачество. «Хорошие отношения с соседями» часто означали, что вы здороваетесь с ними на лестнице и, возможно, знаете их по имени[463]. Серьезной претензией к новым квартирам была чрезмерная слышимость – еще одно свидетельство желания людей жить по возможности «без соседей»[464].
Приватизация в постсоветский период никак эту ситуацию не изменила. В результате реформ бывшие арендаторы, а ныне владельцы стали вкладывать в свое жилье
