отчеканила я, уже набившую оскомину фразу.
Кому я только её не повторяла. И Арчибальду Дрейму, и братьям, и Элли с Ги. А уж сколько раз я повторила ее эмакум Альме и эмакум Кокорине и не счесть. Только два человека не вмешивались: мэтр Липринор и Свен. Один, так как понял, что это бесполезно, а другой по каким-то своим соображениям. Вот и сейчас я уже собиралась прервать наш разговор и уйти, когда она вдруг снова заговорила.
— Внебрачные связи, несмотря на жуткое неодобрение общества, все равно случаются. И я тому яркий пример. Но в вашем случае все иначе. Вы оба обладаете магией. А она все меняет. Когда в паре один маг, а второй нет, такая связь не может привести к сколько-нибудь трагическим последствиям. Поэтому они и встречаются сплошь и рядом. — Она подняла на меня свои черные, как южная ночь, глаза. А потом продолжила:
— Герцог же вас привязывает к себе. Даже я это вижу. И когда все закончится, вам будет очень больно. И нет гарантии, что вы справитесь. Но он не понимает, что ему будет в разы больнее, когда вы оборвете магические нити, связывающие вас. Только вот он думает, что на это сил у вас не хватит. И вы всегда будете с ним.
— Почему я должна их обрывать? — все же вступила я в разговор.
— Потому что жизнь — это не картина «Весна». В реальности у всех есть свои обязанности, роли и цели. Они есть у герцога, они есть у вас. И пока не видно, чтобы они совпадали. Однажды обязательства герцога вынудят его сделать выбор. И вы уйдете. И я не знаю, сумеет ли каждый из вас выжить — это страшно. Газеты не зря пестрят о вашем самоубийстве. Вы не задумывались, почему?
— Знаете, в моем мире связи и нити, что вы сейчас описываете, называются проще: любовь. И да, она может уйти, быть оборвана обстоятельствами и сложностями. Но это не значит, что любить не надо. И в нашем мире есть много людей, не способных принять и понять потерю любви. Ромео и Джульетта — классический пример. Но мы с герцогом взрослые люди. И сможем все принять и понять. Тем более обстоятельства, о которых вы говорите, будут еще очень нескоро. — И я все-таки повернулась к ней спиной, намереваясь вернуться в крепкие объятья Рихарда. Но она снова меня остановила.
— Не хотите послушать, что вижу я? Я же обещала вам.
— Наверное, алхимия? Или, быть может, астрономия? — попыталась я угадать.
— Крайние фигуры — Зефир, преследующий Хлориду. От преследования не может быть ничего хорошего. Преследование — это насилие. Следующая фигура — Весна. Её лицо — это лицо Симоны Веспучино. Она разбрасывает лепестки розы, самый капризный и быстро вянущий цветок. Все знают, что прекрасная Симона умерла, когда ей было всего двадцать три года. Это разве прекрасно? А затем идет фигура Венеры. Она явно ждет ребенка. Только вот её ноги опираются на морозник. А это символ Пацци, что убили её возлюбленного. Она ждет ребенка от врага. Дальше идут три Хариты, но в одну из них уже целится слепой Купидон, которому все равно куда попасть. И, наконец, образец мужества — Меркурий. Он не прогоняет северные ветра, а наоборот зовет их. Чтобы жизненный цикл не прекращался.
И мы застыли, глядя друг другу в глаза.
— Клари? Всё в порядке? — Обняли меня знакомые руки.
— Да. Все хорошо. Мы просто немного не совпали во мнении насчет картины. — Я прижалась к нему, впитывая его тепло.
— Вот как? Бьянка, ты же считаешь её до невозможности романтичной? — спросил Пьетро.
— Разумеется, любимый. Но вот нот и музыки я в ней не слышу. Увы. — Повернулась она к нему.
— Ну, я надеюсь, что это у нас впереди, — ответил ей он.
— Клари, ты не можешь дотронуться до «Весны». Она закрыта в магический футляр. И открыть его нельзя. Это необходимо и для предотвращения возможных повреждений и для защиты от воров. Но у Пьетро есть и другая картина Алессандро ди Филипепи. Это портрет молодого мужчины. Предположительно Лорентио Великолепного. И вот к нему ты сможешь прикоснуться. — Улыбнулся мне Рихард.
— Это было бы чудесно. Восхитительный подарок. Спасибо. — И я потянулась за поцелуем.
— Странно. Картина принадлежит мне, а целуют все равно его. Тебе не кажется это несправедливым, дорогая? Где мой поцелуй, Бьянка? — послышался голос, прервавший нас.
— Пойдем лучше обследовать твоего Лорентио, — ответила Бьянка и направилась первой на выход.
— Вот так всегда, — притворно вздохнул Пьетро, догоняя её.
Лорентио Великолепного сложно назвать красивым мужчиной. Но, безусловно, сильным и властным. Меня даже немного напугал этот суровый человек на картине. И я с осторожностью коснулась холста.
На меня повеяло жаром. Жаром огромного костра, пылающего на пощади. Костер из книг, картин, произведений искусства. А над всем этим возвышалась фигура в черном балахоне.
— Роскошь — это порок! Всякий излишек — это грех! Художники должны прославлять только бога!
Слова летели отовсюду. Звучали тут и там. А на площади толпа ликовала и кричала. В костер летели все новые и новые картины. И вот уже чья-то рука пытается выхватить у меня из рук картину. Но я вцепился в нее и мои скрюченные пальцы невозможно отодрать от рамы. И тогда меня толкают к костру. Я чувствую его жар и пламя. Оно все ближе и ближе. Как щит у рыцаря, я прижимаю к себе раму с картиной. Я чувствую, что сам сейчас окажусь в этом костре.
Но вот внезапно толчки прекратились. И я стал медленно пятиться от костра, все также прижимая к себе картину.
— Это Сандро! Перестаньте! Это же Сандро! Певец рыцарства и красоты! Отпустите же его!
Я разворачиваюсь и бегу из этого кошмара. Прочь. Туда, под тень любимых улиц. Где дома укроют, а стены защитят. И пускай сейчас я не прав. Но будущее меня оправдает.
Меня затрясло. Что это было?
— Клари? Посмотри на меня! Все закончилось. Я с тобой! — любимый голос настойчиво звал меня.
— Рик! Рик! Там костер. Это было так страшно! — кажется, я плачу.
— Нет никакого костра, Клари. Я никому не дам тебя обидеть. Успокойся, — настойчиво убеждали меня. И это подействовало.
Я обвела присутствующих осознанным взглядом. Бьянке было явно безразлично, что я там увидела. Пьетро смотрел на меня заинтересованно, но не больше. А вот Рихард был по-настоящему озабочен.
— Нам пора. Клари, я отвезу тебя домой. На сегодня, пожалуй, хватит впечатлений, — сказал он.
— Но что она увидела-то? — вмешался Пьетро.
— Я потом
