не так. — Инна готова испепелить рогатого взглядом. — Мы не убиваем людей. Мы, — она глубоко вдыхает и выдыхает, — забираем жизнь.
Сатир изображает руками две чаши весов — немного поколебавшись, они приходят в равновесие.
— Одно и то же, — говорит он.
— Нет! — возражает Инна.
— Согласен с нечистью, — заявляет Гриф. — Когда я пришел к Нонне Юрьевне, она была жива. Дышала, смеялась. Надеялась, что внучка, гадина чертова, все-таки навестит ее перед смертью. А когда я ушел, от Нонны Юрьевны осталась пустая оболочка. Я отправил ее в мир иной, и внучку свою она так и не дождалась. Что это, если не убийство?
— Господи Исусе! — Инна бряцает емкостью о стойку. — Опять ты за старое? Твоя рефлексия уже в печенках сидит. Слышишь? Вот тут она у меня! — Девушка-стихия проводит ребром ладони по шее.
— Интересная у тебя анатомия, пухляшка. Печень в горле — впервые такое вижу.
— Заткнись, не то откручу рога и затолкаю тебе в задницу!
Гриф спрыгивает со стула и, прихватив книгу, уходит за трубу. Очевидно, он ничего не собирается объяснять. Я вопросительно смотрю на Инну.
Конечно, я помню слова сатира: «Червы и пики убивают нечисть. Трефы и бубны — людей», но не могу до конца поверить, что это правда. Тайные общества убийц. Звучит в равной степени пугающе и нелепо. Очень подходит для голливудского триллера. А для жизни — нет.
Трефы, что же, на самом деле убивают людей? Взаправду? Вот Инна, девушка-стихия, врывается в чей-то дом и… Нет, невозможно представить.
Тишину нарушает музыка. Я узнаю песню Зендеи All for us из первого сезона «Эйфории», который смотрела по ночам в Краськове втайне от Крис. Инна прикладывает телефон к уху.
— Алло. Нет. Да нет же! — Она раздражена. — Я вам не звонила. Вы что, прикалываетесь? Кто? Чего?! Поняла, даю Агриппину. — Инна закусывает губу и протягивает мне трубку.
— Крис! — выпаливаю я, чувствуя разом облегчение и страх.
Ну, сейчас начнется.
— Агриппина, — из мобильника доносится чужой женский голос, — это твоя соседка Маруся, мы виделись вчера. Ты только не волнуйся. Кристина в больнице. Она упала с лестницы.
Глава 18. Убедиться, что проклятие по-прежнему со мной
Маруся говорит, куда скорая увезла Крис, но я не запоминаю и прошу повторить. Дрожащими пальцами тыкаю в телефон, чтобы включить громкую связь. Соседка диктует адрес больницы.
— Запишите кто-нибудь! — Собственный голос напоминает мне визг. Еще немного, и его начнут понимать летучие мыши.
— Пишу, — отзывается Бруевич.
— Что с Крис? — спрашиваю я у Маруси. Язык еле ворочается во рту.
— Сотрясение и несколько переломов. Приезжай в больницу. Встретимся там.
На заднем фоне у соседки кто-то истерично пищит:
— Не ходи, Мар! Я запрещаю тебе! Стой, стой!
— Мобильный Кристины я беру с собой. Звони на него, если что. И еще… — Связь обрывается.
Меня трясет: дрожь зарождается в пальцах и расходится по всему телу.
— Проведешь Грипп сквозь зеркало? — Инна поворачивается к Грифу.
— Нет, ты же знаешь: если я не был вблизи нужного места, не получится.
— Ну мало ли, вдруг заносила нелегкая. — Девушка-стихия вздыхает. — Значит, на метро. — Она шагает ко мне и берет под локоть. — Только вначале тебя надо одеть. Пошли в подсобку.
Я позволяю отвести себя в темную комнатушку, где химически-лавандово пахнет антимолью. Почти все пространство занимает напольная вешалка. На ней пестреет одежда. Инна срывает рубашку и джинсы, протягивает мне, а сама склоняется над контейнером, стоящим в углу. Я путаюсь в рукавах и штанинах, несколько раз ударяюсь о вешалку, не попадаю пуговицами в петельки, но наконец справляюсь. Инна бросает мне под ноги черные кеды.
— Повезло, что Бруевич у нас такой мелкий. Думаю, у тебя с ним один размер.
Дальше все происходит как на ускоренной перемотке. Мы с Инной и сатиром выходим из бара, петляем по дворам, спускаемся в метро, делаем пересадку, поднимаемся наружу. Помню, что в поезде парень играл на деревянном барабане: там-та-та-там, там-та-та-там. Помню, как мы переходили дорогу на красный. Помню молчание: ни сатир, ни Инна не произнесли ни слова.
И совершенно не помню, когда успела исцарапать до крови предплечье.
В мозгу бесконечно крутится: «Сотрясение, несколько переломов. Сотрясение, несколько переломов». Трудно понять, насколько все плохо, ведь одно дело сломать палец и совсем другое — позвоночник. Незнание давит. Я раз за разом набираю номер Крис, пытаясь дозвониться до Маруси, но лишь напрасно сажаю батарейку в телефоне Инны. Абонент постоянно вне зоны доступа.
Чувство вины маячит на горизонте. Подкатывается издалека, как волна-убийца к лодке. Скоро накроет, перевернет, и я нахлебаюсь соленой воды.
Когда-то это должно было случиться. Проклятие слишком долго обходило Крис стороной, будто ее укрывал невидимый защитный купол. Но если бить в одно и то же место, упорно наносить удар за ударом, даже самое крепкое стекло пойдет трещинами.
Когда отец впервые завел речь о том, что «с Грипп не все в порядке» и «надо с ней поменьше контактировать», будто я заразная или психически больная, мачеха не поверила ему. И ее сын, Изи, тоже не поверил — ему тогда было тринадцать, а мне восемь. Крис подняла отца на смех. Решила, что он либо прикалывается, либо у него белая горячка. Тогда отец уже частенько прикладывался к бутылке. В будни напивался по вечерам, а в выходные начинал с утра и лакал свой виски до тех пор, пока не вырубался. Крис в открытую заявляла ему, что скоро соберет вещи и съедет. С кем в таком случае останусь я, не обсуждалось, но было очевидно.
Да, мачеха не верила отцу, но он не отступал и заплетающимся языком приводил доказательства. Сегодня — одно, завтра — другое. «А помнишь того мальчишку, которого в аквапарке засосало в трубу? Грипп ему нравилась, вечно вокруг нее увивался, вот и поплатился. А начальник мой, Игорь Эдуардыч покойный, а? Ходил к нам в гости каждое воскресенье и все с Грипп возился, в шахматы играть учил, сам-то того, бездетный, и вот чем закончилось. А эти, двойняшки соседские? Вечно шуму от них было. Думаешь, они на Урал жить переехали, к отцу? Как бы не так. Поехать-то они поехали и даже остались. На кладбище. Маньяк их зарубил, в лесу».
Все это отец рассказывал Крис поздними вечерами на кухне вполголоса, но мы с Изи прекрасно слышали его излияния. Сводный брат хихикал, зажимая рот кулаком, хитро поглядывал на меня и крутил у виска пальцем: мол, поехал твой батя. А я… Я тоже хихикала, но внутри бушевали обезумевшие экскаваторы и бульдозеры — они сносили и сносили все, что
