имею права. Все сваливаю на регламент. Четкое время приема. Два часа прошло – и все, в коридоре следующая пациентка. Для женщины это как ушат холодной воды. Не просто принять информацию – то был всего лишь сеанс психотерапии – и вспомнить, что дома муж, дети, жизнь. А тут так – мечта. Но ходить при этом не перестает. Всем охота в мечте пожить.
– У тебя недешево.
– И опять же. За мечту можно и заплатить. А в какой-то момент понимает моя дорогая пациентка: еще и совершенно безопасно, без последствий, так даже лучше.
Приглашение было шито белыми нитками, но он решил рискнуть. Они только что закончили занятие, она собирала свой милый портфельчик. Тетрадка, учебник, пенальчик, где обязательно имелись карандаши разных цветов, точилка и две ручки: красная и синяя. Прямо настоящая учительница.
– Придется наши занятия приостановить. Улетаю в командировку.
– Да? Надолго? Может, вам задание с собой дать? Жаль бросать, вы только-только начали наконец справляться с грамматикой. Вы еще в начале пути, но подвижки есть.
Господи, опять она за свое. Сколько уже можно пыхтеть над этим никому не нужным французским? Но почему-то не было у него уверенности, что вот заикнись он сейчас про настоящую причину его любви к французскому – и Au revoir. Помашет ему Светлана своим милым портфельчиком. А то еще лучше, хряснет по башке. Нет уж, лучше он будет выслушивать про свою никчемность и тупость и видеть ее жалостливый взгляд, в котором периодически сквозили доброта и нежность. Что взять с недоразвитого? Только пожалеть.
– Спасибо за высокую оценку моего труда.
Светлана юмора не поняла.
– Я же вижу, вы стараетесь. Так вы надолго?
– Да нет, на три дня. В Ростов-на-Дону. А вы были в Ростове?
– Нет. – Она уже стояла у двери. Спина прямая, портфельчик в руках. И прямо сердце сжималось у Виталия от нежности к этой прелестной девушке. Скромная, гордая, тихая и такая родная.
– А я там часто бываю, у нас там партнеры хорошие.
Он подошел к дверям, чтобы их распахнуть перед Светланой. Уже привычный ритуал.
– Симпатичный городок, старина там уживается с современностью.
– Шолоховский.
– Да?
– Ну как же. Казаки, Дон, станица Вешенская. Всегда мечтала там побывать. Я люблю Шолохова, перечитываю его.
Господи, у Виталия практически выступили слезы на глаза.
– А вы можете отменить своих учеников дня на три? У меня командировка, а вы бы полетели со мной. Заодно бы позанимались, я там после обеда буду свободен.
– А в театр сходим?
Она так легко согласилась, так искренне и так по-родному, что он еще раз понял: нашел. Почему она ничего не чувствует? Или все же чувствует? Он потом Светлану спрашивал, неужели было непонятно, что я совершенно потерял голову?
– Про тебя? Нет. Про тебя вообще было ничего не понятно. Ты же не ухаживал. Кто ты и кто я. У тебя же выбор огромный, а я не твоего полета птица. Не сомневалась, ты просто учил французский. Не понимала зачем, но, видимо, была причина. Ты даже причину мне не стал объяснять, а я расценила это как очередное недоверие. Знай свое место, училка. Зачем со мной объясняться.
– Удивительно. Не задумывался… Ну а когда в Ростов полетели?
– Ты даже в самолете занимался французским. О какой влюбленности могла идти речь?
– Но это же была твоя идея глаголы повторить, чтобы время зря не терять.
– Но ты же с радостью согласился. И у меня был шкурный интерес, надеялась все же съездить в Вешенскую. Время себе выгадывала.
– Слава богу, глаголы остались на рейсе Москва – Ростов.
По дороге нежности
По дороге обратно уже никакого французского не было, он наконец-то решился. Решился открыться.
Это была прекрасная поездка. И сегодня Виталий, вытесняя из головы неприятный телефонный разговор, думал про эту поездку. Почему все изменилось? Почему? Иногда ему казалось, что сегодня с ним разговаривает совершенно другая девушка. А Лучик осталась там. В Ростове. Их лучшее время. Полное любви и гармонии.
– А вы пробовали раков?
– Откуда? Я же с Севера!
– Тогда мы идем есть раков.
Ресторан он специально выбрал непафосный, но раки там были самые вкусные. Опять же партнеры научили. Для такого блюда важно знать адреса. Небольшое одноэтажное строение, в зале деревянные столы без скатертей, тяжелые стулья. Официанты в длинных черных фартуках. В меню Виталий предложил даже не смотреть.
– Здесь нужно есть раков. Остальное в другом месте попробуем.
Он жестом подозвал молодого человека:
– Я у вас как-то ел раков с чесноком и укропом. Можете так сделать?
– Конечно!
– Тогда нам на двоих.
На них надели смешные фартуки, принесли огромное хрустальное блюдо на серебряных ножках в виде клешней.
– Раки в раке, – рассмеялась Светлана.
– Практически. Но мне видится, это какая-то старинная посудина.
– Да. У моей бабушки похожая вазочка есть. Но чтобы в такую суп наливали? Впервые вижу. Они же как будто в бульоне?
– Считайте, что это маринад. Есть его не советую. Есть нужно раков. Да, а пить предлагаю шампанское. Естественно, брют.
– Шампанское? Я думала, пиво.
– Пиво – это банально. Настоящие гурманы к ракам предпочитают шампанское. Причем хорошее.
Шампанское было выбрано самое лучшее, и Виталий начал учить Светлану искусству поедания раков.
– Смотрите: сначала отделяете панцирь и отламываете клешни. Так, это выбрасываем. Это есть нельзя. А это все съедобное.
Незаметно для самого себя он подсел ближе, их руки соприкасались, Виталий чувствовал, что Светлана отвечает. В какой-то момент их взгляды встретились, он сжал ее руку, тяжело вздохнул, а она, рассмеявшись, боднула его головой в плечо. И все. И он закружился в таком вихре, которого в его жизни не было никогда. Виталий знал, уже не будет. На эту солнечную не то женщину, не то ребенка были потрачены все силы.
Она очень просила свозить ее в станицу Вешенскую.
– Никаких экскурсий не нужно. Мне важно пройтись самой по этим местам. Понять силу и размах. Все шолоховские произведения для меня особенные. Я в них чувствую запах степи, ветер с Дона, слышу стук копыт.
Виталий открывал для себя новую Светлану. Оказывается, вот она какая. Слушала музейных хранителей раскрыв рот, гладила заборы и стволы деревьев, все время принюхивалась, закрыв глаза и подставив лицо ветру и солнцу, а в конце поездки расплакалась.
– Понимаете, я мечтала об этом всю жизнь. Ничего прекрасней в моей жизни просто не может быть.
И опять он не говорил о главном. Боялся спугнуть. Слишком прекрасно. Слишком невозможно. Неужели такое можно было забыть? Предать?
