Кремле хозяйства богатые, авось не обеднеют.
Но уже с утра придётся брать Москву в ежовые рукавицы, чтобы прекратить революционный разгул. Или, правильнее сказать, контр-революционный? Я ж сейчас, вроде как царь и легитимный самодержец. Вот и буду само-держать, раз по должности полагается! Бардака в стране и так у нас переизбыток.
— Ну что ж, видно, не судьба тому поросёнку быть тобою съеденным. А вот тебе, человек, повезло. Будешь сегодня при мне: за русским царём служба не пропадает.
Вот же — вроде бы и вжился в новую роль, а всё равно как-то непривычно и неуютно говорить о себе: «царь» и понимать, что да, теперь — царь, и на плечах моих груз такой, от какого и многие с малолетства в цесаревичах воспитанные, надламывались. Вот и Димитрий — прежний, который то ли «Лже-», то ли и взаправду чудесно спасённый последышек Грозного Государя — он тоже надломился. И не перекинь сюда из Луганска разум дряхлого деда — ещё нынче поутру голый труп убитого самодержца валялся бы в собственной крови. Не знаю, по чьей воле, или, может, по случайному совпадению колебаний во Вселенной, но и для меня, и для русского царя это объединение пошло на пользу. А вот будет ли польза Русскому Царству, или народ низринется в пучину новых несчастий? Не знаю… Откровенно боязно: такая ответственность навалилась за всё и за всех на Руси… И ведь обратно переиграть не получится.
— Прими за храбрость твою и находчивость, мсье Буонасье, это оружие, — я вновь протянул пистолеты невольному царскому защитнику. — И доспех с этого мерзавца — гневный жест в сторону Татищева — также станет твоим…
Я на миг задумался и закончил навеянной читанными романами фразой:
— И сверх того, жалую шубой с царского плеча!..
— Государь! — Театральным шёпотом забасил ближайший стрелец. — Так на твоей царской особе сей миг шубы-то нет?..
— Ничего — обернулся я к бородатому педанту. — На мне нет, да в царских сундуках шуб довольно, небось не всё людишки Шуйских растащили. Выдадим.
Француз, мешая родную речь с русской, принялся рассыпаться в благодарностях за милость и превозносить до небес царскую щедрость, но я жестом остановил его и переключил внимание на неудачливого террориста:
— Ну что, Миша, рассказывай, как дошёл до жизни такой? Трижды сегодня ты меня убить норовил. Чем тебя купили: бочкой варенья да корзиной печенья? Или, может, воеводство богатое или место в Боярской Думе посулили? Так не дали бы: ни к чему Шуйскому такие как ты? Кто раз царскую кровь пролил — тот и другой раз того же захотеть может. Подтёрлись бы тобой, как лопухом, да и выкинули…
Связанный думский дворянин поднял покрытое пятнами засохшей крови лицо, на котором выражения смятения и дерзости сменяли одно другое.
— Я кому Миша, а тебе Михаил Игнатьевич! Мы, чай, Рюриковичи — не голь подзаборная! Смейся, безродень, твоя теперь сила, ан памятай: не долго тебе на московском-то столе сидеть. Не люб ты боярству, а на боярстве-то всё Русское Царство и держится. Как на Москву шёл — честь да волю набольшим людям сулил, а севши крепко былых вольностей и не дал. Кто еретикам-иноземцам мирволил? Ты! Кто заместо легот пушки велел лить, да за Москвой почасту с полками огненный бой учинял, поход готовя? Ты! А от тех походов дворянам да боярству едино разорение суть, да перевод корню семейственному. Государь Василий Иоаннович, на царство ныне венчанный, первым делом повелел блажь ту отменить, а еретиков-латынцев, да лжепатриарха Игнашку, им споспешествующего, на Москве под корень извести, за-ради дедовского благолепия! Нет теперь тебе воли на Руси!
То ли храбёр террорист без меры, то ли дурак конченный… А может, то и другое. Ишь, не нравится ему без «былых вольностей». А небось ещё вчера помалкивал в тряпочку, исподтишка пистолеты готовя. Ну, или в честь «государя Димитрия Первого» «Боже, царя храни…» пел, или что там сейчас в роли госгимна исполняется[73]. Вот не люблю таких тихушников. Не люблю… Стоп! А что он там сказал?
— А поведай-ка, что за царь Василий такой объявился? Уж не Шуйский ли?
— А хоть бы и Шуйский! — Татищев попытался фыркнул разбитым носом. — Он-то породовитее всякого самозванца будет. Третий час идёт, как митрополит Исидор его на царствие повенчал.
— Вот оно как… Мит-ро-по-лит, говоришь? А что не папа римский, или какой мулла татарский из Крыма? — Я подпустил в голос столько яда, что хватило бы на опрыскивание от вредителей полей десятка колхозов-миллионеров.
Спрыгнув с коня, я ухватил мятежника за ворот юшмана и с силой вздёрнул на ноги:
— Вы куда, суки, патриарха подевали? — И в полный голос:
— Убили, иудины дети, патриарха русского? Царя законного порешить не смогли, так на патриарха, ироды, руку подняли?!! Люди православные! — Это я уже кричал своим, искусственно нагнетая ненависть. — Сами сейчас слышали, как этот изверг сознался, как Шуйские со своими псами покушались на царя и на патриарха, чтобы Русь обезглавить, а Васька самочинно венец московского царства захватил, да тайным манером при живом государе сам на престол взгромоздился!
Стрельцы возмущённо загомонили, не отставали от них и собравшиеся поглазеть на царя горожане и воины, разными путями поотстававшие от своих подразделений. Ну да, с дисциплинкой у нас туго: прорвавшись в Кремль многие, небось, посчитали, что ухватили Жар-Птицу за хвост и расслабились. В застроенной до предела маленькой крепости закоулков столько, что затеряться при желании, а то и без него, вовсе не трудно. Всё-таки хорошо, что у мятежников серьёзной военной силы практически нет, и кроме личных боевых холопов остальное воинство сборное, что называется, с бору по сосенке. Иначе в здешнем лабиринте две-три пехотных роты нам бы такой Будапешт образца сорок пятого могли устроить, что мало бы не показалось. Говорят — везёт новичкам, а я как раз такой. Как-никак первый день царскую должность занимаю.
Продолжил играть на эмоции публики, благо, бояр поблизости незаметно, всё больше «чёрная кость»:
— Слыхали вы и то, как этот убийца меня, царя Димитрия, хаял всячески, за боярские вольности заступаясь, кричал, дескать, на боярстве всё держится, и за то, что я боярам воли не давал, они меня и порешили убить. Слыхали вы это, я вас спрашиваю?
— Слыхали, государь!
— Так!
— Оный пёс тако и брехал, все то слышали, царь-батюшка! — раздалась разноголосица.
Люди частенько в своём подсознании играют в «испорченный телефон», додумывая для себя недосказанное. И если дать этим додумываниям своевременный толчок в нужном направлении, большинство искренне поверит, что они сами всё слышали и видели именно
