мне, что с пацана теперь пылинки сдувать будут, покуда его феномен, как следует, не изучат. Я о тебе, старичок, больше беспокоюсь. Нахрен тебе вся наша секретность не нужна! Так что: нет, не был, не имел!
— Плавали, знаем! — усмехнулся капитан, умудрившийся без особых проблем пройти НКВДешные чистки тридцатых. — Но за предупреждение — спасибо, Игнатий Савельевич! Я в ваших Силовых заморочках не в курсе совсем. По пацану действительно все так серьезно?
— Ты даже не представляешь себе насколько! — ответил майор госбезопасности. — Так что забудь! И как можно скорее! А теперь пойдем уже в дом, — Потехин забросил в окурок папиросы в сугроб и открыл дверь в хату, — продрог я совсем…
— Так шапку надо одевать, когда выходишь на мороз! — отечески пожурил чекиста пожилой МУРовец, заходя следом за майором в натопленное помещение.
[1] Перекры́ша — самый верхний слой кирпича, располагающийся над массивом или засыпкой; на перекрыше обычно устраивалась лежанка.
[2] Ламышник — пятьдесят копеек (уголовный жаргон).
[3] Ширина глубокая — глубокий карман (уголовный жаргон).
[4] Палево — чаще всего употребляется в значении поимки кого-либо с поличным, разоблачения, рассекречивания. Глагольная форма «спалиться» означает попасться, выдать себя вольно или невольно. Палевное дело — дело, заведомо грозящее провалом, серьезными последствиями или иными страшными карами.
[5] Ширман — карман (уголовный жаргон).
[6] Ширмачить — воровать из карманов (уголовный жаргон).
[7] Щипач — опытный вор-карманник (уголовный жаргон).
[8] Терпила — потерпевший (уголовный жаргон).
Глава 21
Я несся, сломя голову, как испуганный заяц, стремясь сбить со следа возможных преследователей (хотя, кто бы там меня преследовал? Все ублюдки уже сдохли, а милиция и чекисты еще не скоро среагируют). Петлял по темным очкурам, задним дворам и заснеженным огородам частного сектора, старясь как можно скорее оказаться подальше от уничтоженной бандитской малины. Я перелезал через заборы, спотыкался во мраке о замерзшие кочки, проваливался в ямы и сугробы, лишь слегка покрывшиеся коркой талого снега.
Колючий снег, набившийся даже в высокие голенища, таял, стекая в сапоги, в которых уже откровенно хлюпало. Ступни начали застывать, а пальцы постепенно теряли чувствительность. Дневная оттепель, сменившаяся хорошим ночным морозцем, пробирала до костей. Ну, да — так-то, февраль-месяц на дворе, не простыть бы еще ко всему…
Пока я запутывал следы, в голове прокручивались недавние события: неожиданно проявленный мною Магический Талант заставлял одновременно восторгаться и пугаться его фантастической мощи и количества задействованной Силы.
Для меня это было просто немыслимо — одним лишь невысказанным желанием заставить «расступиться» саму землю и поглотить целый дом, набитый живыми людьми… Нет, пусть и живыми, но нелюдями — туда им и дорога! А потом еще и заставить землю «вернуться» на место и закрыть провал! Ну, типа, так и было̀… Уму непостижимо!
И Талантов во мне, как оказалось, не один и даже не два — а целая куча, как блох у бездомного пса! И как бы мне со всем этим приобретенным добром по уму разобраться? Не хотелось бы впросак из-за этого попасть, а в дальнейшем бояться своих неосознанных желаний, которые могут оказывать такое разрушительное воздействие на людей и окружающую среду.
Не придя ни к каким выводам, я решил отложить решение этого вопроса на более спокойное время, если, конечно, оно у меня когда-нибудь появится. Ведь с того момента, как я пришел в себя, на меня вдруг столько всего навалилось, что уже откровенно не вывозил. Поэтому, не мудрствуя лукаво, я не стал ломать голову над в общем-то, неразрешимыми пока вопросами и довериться течению реки жизни, которая куда-нибудь, да вынесет.
Сейчас меня куда больше волновала судьба Аленки. Ведь я так точно и не узнал, все ли с ней в порядке? Ведь она для меня в этом жестоком мире единственный по-настоящему родной человек. Даже несмотря на то, что этот факт до сих пор вызывал в моем сознании какой-то непонятный диссонанс. Но я для себя все уже решил, да и документы говорили однозначно: Аленка — моя родная сестра. Родная — и точка!
Пока море адреналина плескался в моей крови, я даже не обращал внимания на собственную «неполноценность». Несмотря на запредельную мощь Магического Дара, я до сих пор оставался инвалидом с ограниченными возможностями левой половины моего покалеченного на фронте тела.
Левая рука, правда, мне сейчас была не очень нужна, а вот от нормально работающей ноги я бы не отказался. К концу пути, когда я остыл и схлынули бушевавшие во мне эмоции, левая нога вновь практически перестала слушаться. Судороги скручивали мышцы буквально после каждого шага. Так что двигаться мне приходилось буквально на морально-волевых: то подволакивая непослушную конечность, то прыгая на одной здоровой ноге.
Завидев в ночной темноте очертания знакомого особняка Райнгольда, я даже вздохнул с облегчением. Честно говоря, мои физические силы были на исходе. Еще немного и пришлось бы просто ползти на пузе по заледеневшей дороге — здоровую ногу из-за навалившейся на нее непомерной нагрузки тоже начало сводить судорогой. Сказывалось мое дистрофическое состояние после длительной неподвижности и постоянного недоедания. А мышцы, даже на здоровой ноге, просто-напросто атрофировались.
— Давай, памагу, джыгыт! — Сражаясь с собственным телом, ставшем вдруг непослушным и неподъемным, я и не заметил, как ко мне из темной подворотни вышел Ибрагим. — Дэржыс крэпчэ! — Он слегка присел, закидывая мою руку себе на плечи, а затем поднялся, удерживая меня второй рукой за ремень.
— Спасибо, Ибрагим! — поблагодарил я абрека, навалившись на него практически всем своим весом.
Но мощный горец словно этого и не заметил и, играючи удерживая мой немалый вес (я хоть и худой, но почти два метра без каблуков), потащил к особняку старого Мозголома.
— Э, нэ за что, генацвале! — отмахнулся от моей благодарности Ибрагим. — Ты мнэ сэрдцэ порадовал! Настоящый мэомари[1]! Одын против дюжина бандыт! Славный битва полючилься!
— Так ты все видел? — спросил я здоровяка-грузина.
— Вах! Жал, нэ всё, дарагой! — мотнул головой Ибрагим. — Толко к самому концу поспэл!
— А как…
— Быноклю Артефактную хозяын дал, — пояснил абрек, когда мы уже заползли за ограду маленького поместья сиятельного князя. — Изадалека видать. Ибрагим окошко смотрел — все видэл! Молодец, парэн, мужик! — вновь похвалил он меня, затаскивая на высокое крыльцо и распахивая дверь.
— Мамошка! Живой! — Едва мы переступили порог особняка, как ко мне на шею с визгом, едва не свалив нас с Ибрагимом с ног, бросилась Аленка. — Как ты? Не ранен? С тобой все в порядке? — Размазывая слезы по лицу, затараторила она, не выпуская меня из своих крепких объятий.
— Э! Раздавыш мужчину, женщина! — добродушно прогудел Ибрагим, осторожно усаживая меня на резную козетку[2], расположенную в прихожей, рядом с вешалкой. Только не спрашивайте меня откуда я знаю, как называется этот вычурный маленький диван, на спинку которого я блаженно откинулся. Усталость валила с ног, а перенатруженные мышцы рефлекторно подергивались.
— Ибрагимка! — Донесся из кабинета знакомый скрипучий голос Вячеслава Вячеславовича. — Как наш герой? Хоть целым вернулся?
— Цэлым, хозяын! Толко на ногах едва стоыт! — отозвался абрек.
— Если целый — пусть немного отдышится и тащи его сюда! — прокричал в ответ Мозголом. — Я его живо на ноги поставлю!
— Понял, кыняз! Все сдэлаю! Нэ волнуйся! — ответил хозяину Ибрагим. — Шынэлку с плэч скидай. — Это Ибрагим уже мне.
Я попытался расстегнуть пуговицы, но пальцы, ставшие вдруг непослушными даже на рабочей руке, лишь проскальзывали на тугих петлях. Это сразу заметила Аленка, которая тут же кинулась мне на помощь. Расстегнув пуговицы, она стащила шинель с моих плеч, а грузин помог приподняться, чтобы выдернуть длиннополую суконную одежку из-под моей тощей задницы.
После этого, не особо со мной церемонясь, Ибрагимка сдернул с моих ног сапоги и, даже ни разу не поморщившись, размотал мокрые портянки, с которых едва ли не текло. После чего он протер мне голые ступни полотенцем (я даже не успел заметить, откуда он его выудил), а после ловко натянул мне на ноги теплые меховые чуни.
Твою же дивизию! Как же мне в тот момент стало хорошо! Прямо во всех смыслах — и физическом и моральном. Рядом на козетке сидела живая и здоровая Аленка, продолжая обнимать меня за плечи, а основательно промерзшие ноги потихоньку начали отходить. Я даже впал от этого в некую прострацию — и не сон, и не явь, а некое пограничное состояние между этими двумя «крайностями».
Перед
