был смачный. Когда Толя заходил обратно в свою квартиру, мать еще дышала. Кровавые пузыри раздувались на ее губах, неся в себе глупый немой вопрос: «Зачем?»
Сосед дядя Миша обнаружил тело Толиной мамы и вызвал скорую, а еще разбарабанил Толе всю дверь. Толя вышел, потирая заспанные глаза, и сказал, что спал.
— Что случилось? — спросил он невинным голосом девятилетнего мальчишки, хотя ему уже было тридцать четыре.
— Твоя мама, — просипел дядя Миша со слезами на своих глупых глазах.
— Что с моей мамой? — Толя выглянул из-за плеча соседа и закричал…
— Убил ее, а потом пошел водку пить, не так разве все было? — ехидно поинтересовался скелет.
— Не помню, — слабым голосом ответил ему Толя.
— Дурак ты, Толя, дурак…
— Она запрещала мне гулять, — вдруг захныкал мужчина и весь как-то скукожился.
— Она просто беспокоилась о тебе. А ты ее прибил. Размозжил ей башку.
— Отстань, отстань! — Толя вскочил на ноги и весь запутался в них, как дезориентированный осьминог в своих щупальцах. — У меня не было другого выхода! Не было!
— Мне недавно звонили из Подземного Города, — проронил скелет тихо, но Толя услышал эти слова и замер тут же каменной статуей.
— Откуда тебе звонили?
— Оттуда. Из-под земли. Твоя мать хочет повидаться с тобой.
— Что?! — в глазах Толи ужас и паника.
— Она хочет поговорить с тобой и передать тебе немного мыла. Там, где она сейчас находится, мыло делают из человеческого жира. Оно отлично отчищает кожу от грязи и душу от грехов, понимаешь? Рубишь фишку?
— Рубишь фишку, — повторил вялыми гусеницами губ Толя. Он как-то застыл весь, снова став статуей, одним из многочисленных объектов интерьера этой захламленной ветхой мебелью квартиры.
То, что происходило дальше, не имело четкой последовательности. Хронология событий переплелась вокруг тумбочек, телевизоров, шкафов, ящиков и стульев, образовав некое подобие паутины, в которую Толя и попался. Паук с головой его матери вполз в квартиру через окно, когда время своей злобной рукой сменило на небе солнце луной, что показалась из-за туч белым, ослепленным катарактой дьявольским глазом. Толя закричал и ощутил вкус дегтярного мыла на небе и языке. Это был вкус смерти. Она пришла за ним в образе матери, положила его в один из гробошкафов и унесла на своей спине в Подземный Город.
Пластмассовый скелет с прилепленными к черепу очками, что был подарен Толе матерью для того, чтобы он изучал анатомию человека, остался в доме один. Скелет допил водку, а затем, приодевшись в наиболее хорошо сохранившиеся вещи старого дурака Толи, вышел из квартиры и двинулся по подъездным ступенькам. Улица встретила Бориса прохладной свежестью ночи. Он улыбнулся луне и пошел к дому, где жила та маленькая девочка. Его подвздошные кости чувствовали ее запах. Запах был приятным, он отдавал лавандой и люфой.
Дорога, что уходит из-под ног твоих
Глава 1
Жук сидел на стволе поваленного тополя, вытянув ноги. В зубах у него был стебелек травы, а в волосах на голове запуталось немного солнечного света, из-за чего его светлые волосы горели, точно поле ржи на рассвете.
— Долго нам еще идти? — спросил Горемыка. Лицо его было под стать прозвищу — уныло-грустным, но каким-то смешным, словно эмодзи из социальной сети.
— Дорогу осилит идущий, — многозначительно протянул Жук.
— Ну я же серьезно! — Горемыка всплеснул руками.
— А я что, шучу, что ли? — губы Жука растянулись в медленной улыбке, и Горемыке на миг показалось, что через кожу на лице его спутника проступает какое-то другое лицо, может быть даже и не лицо, а космического вида лик, преисполненный истинным смыслом бытия.
— Просто я устал, — произнес Горемыка упавшим голосом, и руки его плетьми повисли по бокам худощавого тела.
— Ты еще не устал, — Жук покачал головой. — Когда человек действительно устает, то у него даже нет сил на то, чтобы говорить. Он либо молча как робот идет дальше, либо падает на землю и ползет словно жук. Ну а если уж он устал окончательно, что даже и ползти сил не остается, тогда человек замирает и умирает. Замирает и умирает… Эти слова так похожи! Никогда не задумывался об этом?
— Да как-то не приходилось. — Горемыка достал из кармана пачку сигарет, вытянул одну и закурил.
Высокая трава раскинулась вокруг поваленного дерева, как зеленое море вокруг лодки. Ветер колыхал ее, и она шуршала, но как-то странно, словно бы чуть приглушенно.
— Мне кажется, что с этим местом что-то не так, — сказал Горемыка, почесывая нос. — Ты ничего не замечешь?
— Я уже давно все заметил, — Жук слегка покачал головой. — Я умею видеть все по самым маленьким и незначительным деталям.
— Например?
— Это трудно объяснить. Это нужно прочувствовать.
— Но все же. Хотя бы попытайся объяснить это мне.
— Ну хорошо, — Жук выдержал небольшую паузу, затем заговорил. — Дело в том, что меняется все, но не слишком явно, не слишком сильно. Мне кажется, что изменения эти затрагивают саму структуру пространства-времени, я бы даже сказал, что они затрагивают весь мир в этом месте, словно бы немного меняется фундаментальная система мироздания и все становится чуточку иным. Воздух, звуки, цвета — все словно бы переходит на иной, более глубокий уровень бытия. А может, и наоборот, не на более глубокий, а на более легкий и возвышенный, ты как бы приподнимаешься немного ввысь, и все привычное тебе остается чуть позади, даже шум твоих шагов доносится откуда-то снизу, издалека. Зато солнце… Посмотри, какое тут яркое солнце!
Солнце и правда было ярким. И красным. Оно напоминало большой факел, что пылал багровым светом, вырисовывая этот причудливый мир, создавая его, как луч проектора создает на полотне видеоряд фильма. Горемыка всмотрелся, сощурившись, в солнечный диск и тут же отвел глаза. Под полуприкрытыми веками сразу же запрыгали зеленые мячики.
— Солнце скоро сядет. — Жук встал с поваленного дерева. — Нам нужно идти дальше.
— Да, — протянул Горемыка, с трудом поднимаясь на свои худые ноги. — Пойдем.
Они и пошли. Две человеческие фигуры прорезали травяные массивы, пуская в стороны от себя волны качающихся стеблей. Горемыка уже не любовался пейзажем, как прежде, скорее наоборот, окружающее его пространство угнетало его, ему казалось, что раскинувшиеся на многие километры поле и огромная лагуна темно-голубого неба — это два бесконечно больших блюдца, между которыми он затерялся. Хотя как можно затеряться между двумя блюдцами? Странные же у него были мысли, однако, хотя это, пожалуй, тоже из-за этого места. С этим местом все было не так. Или все было не так с остальным
