и не упало ни снежинки. А уже на следующий день стало теплеть, и вся неделя оказалась пасмурной, но относительно тёплой. И подзамерзшие сливы распустили новые цветы взамен утраченных.
Потому многие удивились, когда на Праздник Фонарей вновь ударил мороз, и сначала рано утром, а затем посреди дня из скопившихся на небе туч посыпался хлопьями снег, покрывая собой красные фонари. Благо, день хотя бы оказался безветренным. Но мы всё равно топтались на месте и дышали на озябшие ладони, наблюдая за традиционными представлениями — Танцем Тигра, Танцем Дракона, Танцем Чжу-Цюэ и Фэнхуана, и Танцем Льва, который исполняли лишь в Цзыцзине, Пубучане и Лисэчанши, где когда-то селились в великом множестве проповедники и паломники цзиньдао из Индрайи, и эта вера укрепилась в людях. В моём родном городе жители хоть в основе своей придерживались гуй-цзяо, но всё ж с уважением относились и к вере Золотого Мудреца, и многие элементы его учения встречались и в праздничных обычаях.
Я завороженно наблюдал за движениями людей, изображавших Золотого Льва с косматой гривой, и отчего-то невольно вспомнил храм Баху, что мы посетили в Индрайе. Статуи льва у храма Змеиной Богини. Не странно ли?
Я не переставал думать о чём-то подобном и тогда, когда мы все возвратились домой. Поначалу горячий цзыцзинский чай с листьями лимонника по местной традиции, а затем и ароматный суп из зимней дыни отвлекли меня, но позже, среди музыки и всеобщего веселья, я вновь погрузился в свои мысли, и вырвал меня из них лишь вопрос внезапно подсевшего ко мне дяди, одного из младших братьев моей матери — «О чём ты задумался, А-Фэн?».
Я невольно улыбнулся. Он был ровесником мастера Ванцзу, и я немало времени в детстве провёл с ним и его младшим братом, и очень был привязан к ним обоим, но к нему был расположен особенно. Должно быть, потому что он поразительно сочетал в себе тревожность, печаль о тщетности бытия и ироничную веселость, умение пошутить и посмеяться и над собой, и над жизненными неурядицами. А ещё он должным образом следовал всем ритуалам гуй-цзяо, принося положенные жертвоприношения и вознося причитающиеся богам и духам восхваления и молитвы, когда следовало, но при этом всерьёз интересовался учением цзиньдао — читал трактаты и не упускал случая поговорить с любым монахом, какого встречал на своем пути.
Когда дедушка, его отец, покинул наш мир и ушёл в Чертоги Кэн-Вана, дядя очень тосковал и находил утешение в беседах с монахами, которых стал зазывать к себе и даже позволял на правах нового хозяина оставаться в его доме на ночь. Потому у них он пользовался славой очень благонравного и великодушного человека.
Должно быть всё это в сочетании с несколькими чарками распаляющего кровь цзю заставило меня поделиться с ним своими мыслями. И тогда он сказал мне, что у последователей цзиньдао лев, особливо белый, которого они называют снежным, символизирует решимость, отвагу, духовное рвение, а ещё восток и землю.
«Подумай, — сказал он. — Ведь учение Золотого Мудреца пришло из земель Индрайи, а некоторые вещи корнями уходят в глубокую древность и не меняются. Быть может, именно посему львы для тех людей возле храма Баху всё так же уместны».
Я кивнул и поблагодарил его за ответ, подумав, что он может быть прав. Мы с ним разговорились и пробеседовали до глубокой ночи. Когда многие уже разошлись спать, а я, верно, выпил ароматного рисового вина более, чем следовало, тоска моя нашла выход через рот, и я неожиданно поделился с дядей историей своей неразделенной любви.
Выслушав меня, он рассмеялся и проговорил:
— Так вот, почему ты уже столь долго изводишь родителей своими отказами, отговорками и виляниями.
— Я вовсе не хотел их тревожить и печалить, дядя, — со вздохом ответил я, и поведал о том, как недавно мой наставник всё ж женил Цунь Каоши, и что из этого вышло. То, что они с Ву Хэ жили как кошка с собакой не укрылось, верно, ни от кого в доме. И всё ж я мог понять своего учителя, ведь то его единственный внук по мужской линии. Но у меня-то два брата, и у старшего уже двое сыновей подросли. Изложив свои соображения, я заключил: — Ежли уж, досидев до таких лет, Байлян сумела выйти замуж за того, кто ей по сердцу, отчего мне в том отказано?
— Эх, как ты молод и наивен. Твою сестру не иначе как Юэ-Ци одарила своим благословеньем, ибо её муж оказался из рода моей покойной матушки. И моя старшая сестра, твоя мать, была только рада увидеть его своим зятем. Потому как никакая материнская любовь не позволила бы ей одобрить недостойный союз, пускай и по огромной, словно Небесная Река, любви. Ведь неведомо ни тебе, ни сестре твоей, скольким твой отец отказал, не доведя дело даже до смотрин.
— Маранчех из знатного и старинного рода, пускай и не шанрэньского.
Дядя поглядел на меня жалостливо, словно на хворое дитя, вздохнул и ответил:
— Ну, тебе о том лучше знать. Это не моё дело, но так и быть, мой мечтательный племянник — ежли ты на то даешь своё согласие, я переговорю с твоими отцом и матерью, объясню им, что к чему, и попрошу дать тебе время. Но действовать тебе, даже получив гласное иль негласное согласие, придется самому. И чем скорее, тем лучше.
— И как же мне быть?
— Да неужто ты дожил до стольких лет и не ведаешь, что положено делать, когда хочешь взять в жены девушку?
Я медленно кивнул и…расплылся в улыбке. Улыбнулся и дядя. Мы выпили с ним ещё по чарке и после обмена словами благодарности разошлись спать.
С часа Свиньи и до часа Крысы шёл снегопад, и, загасив светильник, я увидал, что все дома вокруг превратились в белые, словно созданные из льда и снега, терема, и розовато-красными отблесками сияли на них алые фонари. Должно быть, отцовский дом выглядел так же. Проверять мне не хотелось. Я и без того сильно озяб, ведь в доме оказалось много гостей, и мне с братьями пришлось спать в комнате на втором этаже, обогреваемом лишь одной огненной стеной и маленькой жаровней, ибо столь сильные холода в Цзыцзине редки. Из-за холода, несмотря на
