поехали. Вот, говорят, на дороге нельзя чум ставить.
СТРАШНЫЕ ПОХОРОНЫ
МЕНЯ самого пугало на Прилуке. К жене ходил, два километра. Против Кузомени остров есть Великий, она рыбачила там, на Прилуке. В тридцать восьмом году это было. А я тот раз собрался идти, а у нас женщины сидели, а так темно было, осень, очень темно было. Я вышел на улицу: настолько темно, что я запнулся за козел, вернулся назад. Женщины говорят:
— Неужто пойдешь? Не боязно?
— А кого бояться?
А сам вдруг и подумал, что страшно. Это хуже нет, когда так, вразрез мысли.
Ну, пошел. Метров триста отошел, у нас там березники и пожня Клочиха, и такой страх напал, что шаг шагну и не могу больше. А потом мне лучше стало, и пошел, иду и иду спокойно. Уже я много места прошел, уже с полкилометра осталось до них, до Прилуки. Березник такой частый, руками раздвигаешь, тут полянка, а я руками раздвигаю, и вдруг: полна полянка, видом все как монахи, их много фигур, больше десяти, и несут гроб на колышках; сзади одна женщина, очень сильно ревет; покойник с таким носом длинным. Как ступит, так руками и падает на гроб она. А другие никто не ревут, а поют молитву вполголоса. Идут все в унылом таком виде, часть по бокам идут, не несут, и несколько впереди идут. В мою сторону ни один не взглянул. А я так остановился, руками раздвинул ветки, и так стою. И они прошли в сторону севера. И я стоял так, пока они не прошли, только спины едва-едва видны, и я побежал напролом, вперед. Мне отец говорил, что если что такое, так все равно беги вперед, а то покажется, как гонятся.
И я добежал до окон, и вся рубаха так, как выжми. И я зашел в дом, и мне говорят:
— Что с тобой?
Я изменился в лице.
— На медведя, — говорю, — нарвался!
Не сказал, что видел. И больше я по этой дорожке не ходил.
А вот крышки гробовой они не несли, не помню. И лицо было у него открыто, у этого мертвеца. Как мне показалось, человек он был большой, рослый, лет пятидесяти. А женщина маленькая, лет сорока...
На Прилуке, там часто пугало, на осенях, семгу когда ловили: ночью все лодки черти перегонят на ту сторону, а людей нет никого. Хорошо, — подтянут, не спустят в море!
ОТПУСТИТЕ К ДЕДУШКЕ!
В прошлом году или сей год, летом, парень в Кашкаранцах ушел за грибами и двенадцать дней ходил. Искали везде и не могли найти. Его связисты нашли, так его как ветерком шатало. А домой привели, так он, как вечер, просится:
— Отпустите к дедушке, я у дедушки спал, так хорошо да тепло так...
Живет теперь. В интернате учится. Маремьяна Устеновна рассказывала, она знает, была в Варзуге.
Ягоды когда копаешь, так все в наклонку да в наклонку. Так овертишься.
БЕЛАЯ ВАЖЕНКА
А тут опять мужик был, старик; жонка-то (его) жива ли, в Сосновке?
Вот олени бегут, и белая важенка. У него такая своя была.
— Важенка-то наша!
И побежал за важенкой, за бугорок забежал, да и до сей поры нет. Так и пропал мужик.
КАРМАКУЛИХА
ВОТ тоже нынче говорят: заблудилась да заблудилась.
Мужик с жонкой идет, а он ее звал Кармакулиха. Ну, он ее и зовет:
— Кармакулиха, поступывай, поступывай!
А она и приустала, а он идет вперед и покрикивает:
— Кармакулиха, поступывай да поступывай!
Ну, она и шла, и шла на голос. И надо уж тому месту, где деревня, а все нет. К морю уж начала подходить, а все еще нету моря, и идет все на голос мужа. А тут чихнула и перекрестилась:
— Яко с нами Бог! — говорит.
И очутилась: ничего нет, и сама не в том месте. Не видела ни Пялицы-реки, ни Чернавки-реки, очутилась на Истопки-горе, нынче фактория, между Чапамой, между Пялицей, — а как перешла две реки, и мужа нигде не нашла, и вышла к морю.
КУСТ БЕРЕЗОВЫЙ
ДЕДУШКА Михайло поехал в Тегору, а ветер пал. Обратно-то запряг такого оленя, чтобы сам тянул, смиренного. Ну, олень тянул, тянул и в сторону вернул. Он схлопнул оленя на дорогу — тот в другую сторону. Он вышел, выдернул оленя на дорогу да взглянул вперед, а там куст березовый, и в кусту женская голова, и волосы длинные по ветру развеваются. Ну, он и хлопнулся в обморок на сани. Так пролежал, очнулся — олень тянет по дороге... Что такое? Огляделся: олень по другой дороге тянет в лес, по лесной дороге. Ну, он отвернул оленя в домашнюю сторону. Отвернул, подъехал немного, едет старик навстречу, на двух оленях, хромой старик, сосед, рядом жили со стариком. И задержали олени, засбегались в кучу. Тот старик стал оленей по рожкам батожком. Дедушка его спросил:
— Ты куда?
А тот оленей по рогам батожком, отвернул и поехал по дороге. Ну, приехал домой, пошел к тому старику, у старухи спрашивает:
— Куда твой старик поехал?
— Что ты, — говорит, — куда он, к черту, поехал? У Изосимка в карты играет!
Ну, он пришел домой, да и заболел, забредил, без сознания сколько времени был.
КУМ
РАНЬШЕ ведь в деревне были мешочные зыбки: прутья загнут, мешочек вошьют, да и ребенка положат.
Сенокос пришел, ребенка оставить не с кем было. Пошли и ребенка с собой взяли, а сенокос-то близко был, полтора километра, прислоны называются. А теперь поля разведены там. Привязали к лесине, сами косить стали. Заревет — так мать покормит да покачает, и опять косят.
Вот до вечера докосили, она и говорит мужику:
— Я пойду за коровами (они в лесу были), а ты у меня ребенка не забудь, неси, — говорит.
Ну, а мужик покосил, покосил. Ребенок спит. Он и позабыл его в лесу, и оставил у лесинки. Прибежала жонка с коровами.
— Где ребенок?
— Ой, забыл!
Она и побежала. Так бежала, что гора первая, потом мох, потом осота (которой косили). Видит: человек сидит, зыбку качает. Так зыбку качает — во все стороны ходит. Она и забоялась пойти. И говорит:
— Если дедушко качаешь, будь мне отец родной, а если бабушка качаешь, так
