и ты по ней не прошла, так что, вероятно, тут ты сама виновата.
В любом случае «Деннис» вскоре заходит в номер со своей девушкой «Трейси», и до конца спектакля действие происходит только в этом гостиничном номере, потому что боженька запрещает использовать часть денег, полученных от «уважаемых спонсоров» (типа агентства недвижимости, где работает отец одного из актеров), на оплату декораций для еще одной сцены.
Героиня, основанная на тебе, громкая и циничная, а героиня, основанная на Шеннон, милая, чудаковатая и жизнерадостная. А герой, основанный на Дасти, неловкий и невротичный, гораздо более неловкий и невротичный, чем настоящий Дасти, однако персонаж невротичен по-милому, чего о Дасти сказать нельзя. Как, например, милым кажется человек, который не может двух слов связать при девушке, потому что планирует сделать ей предложение. А вот человек, пишущий пьесу о своей семье и не говорящий ей об этом, милым не кажется. Также совсем не мило заставлять сестру ехать пять часов в Нью-Йорк, снимать номер в отеле (потому что, видит бог, она не собирается еще раз спать на его мерзком диване) и покупать билет, чтобы посмотреть его спектакль, а там СЮРПРИЗ – а еще, КСТАТИ, героиня, основанная на тебе, – алкоголичка. А героиня, основанная на Шеннон, сидит на таблетках, что, видимо, должно быть продемонстрировано тем, как она постоянно глотает таблетки. Как будто тогда это было очевидно, как будто любой разумный человек заметил бы это, сказал бы что-нибудь – но, конечно же, это не было очевидно, потому что если бы было, ты что-нибудь сказала бы, что-нибудь сделала бы. Конечно, ты сделала бы что-нибудь.
И по мере того как ты смотришь эту странную зеркальную версию вашей семейной поездки на Ниагару и слышишь, как люди вокруг смеются над «шутками» и обсуждают тебя пренебрежительным шепотом, ты начинаешь чувствовать себя очень, очень незащищенной и уязвимой. Ты чувствуешь себя как магазин пластинок, полный незнакомцев; вот они неторопливо ходят по рядам, бегло просматривают стопки. Музей Тебя открыт для посетителей, каждая часть тебя вывешена на стену, разложена по столам, грубо подсвечена и снабжена неловким описанием. Это похоже на один из тех снов, вот каково это. Знаете, о каких снах я говорю? Ну, о вот таких.
Так себя иногда чувствуешь, когда ходишь на спектакли.
В общем, после целого акта этого свет загорается, наступает антракт, и у тебя есть возможность перевести дух перед еще одним целым актом этого, и твой брат поворачивается к тебе и говорит: «Ну, как впечатления?»
И ты говоришь: «Я все еще перевариваю», – иногда так говорят о спектаклях, что означает «Мне не нравится».
И Дасти говорит: «Ага, я знаю, там есть что переваривать».
И ты говоришь: «Пойду в туалет».
Ты выходишь в фойе, и уже там виднеется очередь в женский туалет, тянущаяся на тысячу километров, но как это возможно, когда на спектакль пришло почти ноль человек? И, разумеется, в мужской туалет очереди нет, и, наверное, театры уже могли бы как-то решить эту проблему, учитывая, что это происходит постоянно. Ты решаешь просто пойти в мужской туалет, а если кто-нибудь начнет на тебя наезжать, можно просто сказать, что человек, написавший эту пьесу, твой брат. Если кто-нибудь начнет наезжать, ты можешь сказать: «Видели пьяную сестру? В спектакле? Это я».
Но никто не начинает на тебя наезжать.
После туалета ты решаешь, что тебе нужен бокал вина и немного M&M’s с арахисом, но очередь в буфет такая же длинная, и на секунду ты думаешь, что можно влезть без очереди и устроить сцену, – в конце концов, что они тебе сделают, вышвырнут? – но ты не хочешь позорить Дасти (даже несмотря на то что он тебя позорит без угрызений совести), поэтому вместо этого ты выходишь на улицу и звонишь своему непутевому бывшему мужу.
– Как дети? – спрашиваешь ты.
– Дети отлично… Коди, не трогай паяльник!
Ты бы закатила глаза, если бы их еще было куда закатывать – если бы за пять лет вашего брака у тебя они уже не были закачены до упора.
– Ты очень смешно шутишь, но лучше бы мне получить их обратно со всеми пальцами.
– Конечно, конечно. И, если тебе повезет, я накину сверху еще пару пальцев, просто потому что ты мне нравишься.
– Ты же не даешь им пить газировку, да?
Разумеется, твоя естественная реакция на проявление симпатии – критика. Конечно же. Разве это не так похоже на твою героиню? Разве не так поступила бы «Вирджиния»?
Ты слышишь, как твой бывший муж напрягся. Возникает пауза, достаточно длинная, чтобы вместить подразумевающееся «Только не начинай», а потом он говорит: «Как спектакль?»
Потому что, разумеется, его естественная реакция на критику – смена темы.
– Он про нас, – говоришь ты. – Он целиком про нас.
– В смысле, о нас? О нас с тобой?
– Да не о тебе, идиот, обо мне, Дасти и Шеннон.
– Вот дерьмо, правда? А о чем именно?
– Да я не знаю. О том, какие мы все мудаки?
– Господи, – говорит твой непутевый бывший муж. – Естественно, очень в духе Дасти, блядь.
– Ага.
– А ты знала?
– Нет, блядь, не знала – ты шутишь, что ли? Думаешь, я бы приехала тогда?
– Знаешь, это очень в его духе. Он отталкивает людей. А потом удивляется, когда, типа, ваши родители не хотят…
– Сейчас антракт. Мне надо вернуться, пока он не кончился.
– Нет, Дакота. Иди-ка в отель или сходи в бар или еще куда-нибудь. Ты не обязана все это терпеть.
Но ты, конечно, так не делаешь.
По дороге обратно ты берешь бокал вина. Театр не может легально продать тебе алкоголь, потому что у него нет лицензии на это, но «рекомендованное пожертвование» составляет семь долларов. Ты принимаешь рекомендацию к сведению, но в итоге решаешь не жертвовать ничего, потому что разве быть здесь – уже не достаточная жертва?
Второй акт начинается, и две сестры снова врываются в комнату, и героиня, основанная на Шеннон, снова скидывает туфли, и в этот раз одна из них улетает слишком далеко и ударяется об искусственную стену номера, и вся декорация типа немного качается, и зрители смеются, но ты приходишь в бешенство. Ты представляешь себе брата на репетициях с этой актрисой, как он показывает ей, как именно скидывать туфлю, ровно так, как это делала Шеннон каждый раз, заходя в комнату. И не то чтобы это было каким-то большим семейным секретом или типа того, но тебе кажется, что воссоздание того, как Шеннон скидывает туфлю, каким-то образом умаляет ценность этого
