Я наблюдаю, как грудь мистера Левайна медленно поднимается и опускается. — А что, если он не простит меня? Что, если скажет, что больше никогда не хочет меня видеть?
Дверь позади меня со щелчком открывается, и в комнату входит женщина с вазой цветов. Посетитель к мистеру Левайну.
— Привет. — Я встаю на ноги и отодвигаю стул от кровати. — Я оставлю вас двоих…
— Габби?
Я смотрю на великолепную блондинку и проглатываю волну паники.
— Эйнсли.
Она осторожно приближается ко мне.
— Боже мой, я не видела тебя с тех пор, как… — Она бросает взгляд на мой шрам и сильно прикусывает губу.
— Прошло много времени. — Я отворачиваю покрытую шрамами сторону своего лица от нее и поворачиваюсь к мистеру Левайну. — Ты член семьи?
— Да, это мой дядя Чарльстон.
Я умышлено переставляю вещи на его прикроватном столике.
— Мне так жаль.
Ее шаги приближаются.
— Ты…
Я сжимаю чашку с кусочками льда, боясь ее следующих слов.
— Ты здесь работаешь?
Я собираю все свои силы и поворачиваюсь к ней лицом. Ее глаза слегка расширяются при виде моего лица вблизи.
— Да.
— Когда я услышала, что ты ушла из компании, то подумала, что это временно. Я думала, ты вернешься.
— Ты все еще танцуешь? — Слова, вылетающие из моего рта, ощущаются как лезвия бритвы.
— Да.
— Это замечательно. — Мое горло сжимается.
Она делает шаг ближе.
— Я пыталась дозвониться до тебя, оставила кучу… ты знаешь, после… но твои родители…
— Это было очень давно. В любом случае. — Я обхожу ее и направляюсь к двери. — Тебе действительно стоит провести немного времени с мистером Левайном.
— Ты будешь рядом? Я бы с удовольствием наверстала упущенное, поговорила о старых временах.
— Нет, — рявкаю я, и поворачиваюсь к ней лицом с порога. — Извини, но мне нужно кое-куда сходить. — Я снова разворачиваюсь, чтобы сбежать.
— Тогда в другой раз?
— Да, конечно, — говорю, уходя. — В другой раз.
— Привет, — здоровается Аннет, когда заходит в кладовку, в которой я сижу последний час.
— Привет.
Она переворачивает ведро, чтобы сесть, и ставит его рядом с моим.
— Как дела?
— Довольно хорошо. — Я несколько раз переворачиваю телефон в руке и смотрю на пол, покрытый ламинатом, под ногами. — У тебя?
— В порядке, спасибо. — Она пару раз постукивает пальцами ног. — Мы просто будем сидеть здесь и вести себя так, будто прятаться в кладовке — это нормально, или ты хочешь рассказать мне, что происходит?
— Здесь кондиционер лучше. — Очередной переворот моего телефона. — И здесь тихо. Отличное место для размышлений.
— А… Так это не имеет никакого отношения к женщине в вестибюле, которая спрашивала о тебе?
— Хм? Нет. — Я отказываюсь смотреть на нее. — Вовсе нет.
— Отлично, — говорит она и встает. — Тогда я скажу ей…
— Нет! — Я хватаю ее за руку. — Пожалуйста.
Она кивает и забирает свое ведро.
— Хочешь поговорить об этом?
— Не совсем.
— Старый друг?
Я киваю.
— До? — Она уловила, как я использую слова «до» и «после», имея в виду время, когда моя жизнь полностью изменилась.
— До и… — Я проглатываю нахлынувшие эмоции. — Во время.
— Черт, — шепчет Аннет. — Она была там?
Я снова киваю.
Она кладет руку мне на колено и сжимает.
— Я скажу ей, что ты уже ушла домой.
— Спасибо.
— Бери столько времени, сколько нужно. — Она закрывает за собой дверь кладовки, а я снова кручу телефон и разблокирываю экран.
Открываю контакт Кингстона и набираю сообщение.
«Не мог бы ты встретиться со мной у фонтана Ревсона в восемь часов?»
В течение нескольких секунд приходит ответ.
«Я буду там».
Я вижу Кингстона, стоящего у фонтана, еще до того, как поднимаюсь по ступенькам. Его высокое, стройное тело в одежде, идеально скроенной по его широким плечам и узким бедрам, безошибочно угадывается на фоне освещенной водной глади. Он небрежно стоит, засунув руки в карманы, и наблюдает за танцем воды. Мимо прогуливаются незнакомые люди, в основном парочки, держась за руки.
Мой пульс подскакивает, и с каждым приближающим меня к нему шагом желание убежать растет. Я говорю себе, что сначала он заслуживает моих извинений, и заставляю себя идти вперед.
Останавливаюсь в паре метров позади него и сжимаю руки, собираясь с духом, чтобы заговорить.
Кингстон поднимает подбородок, словно нюхает воздух, затем слегка поворачивает голову, давая мне частичный обзор своего лица.
— Почему здесь, Габриэлла? — тихо спрашивает парень.
Как будто это место несет в себе какое-то значение, и, возможно, в каком-то смысле так оно и есть.
— Я не знаю. — И это правда.
Сокращаю дистанцию, чтобы встать рядом с ним, и хотя чувствую на себе его взгляд, я продолжаю смотреть на фонтан.
— Не была уверена, что ты придешь.
— Для тебя? — Я слышу ухмылку в его голосе. — Как я мог не прийти?
Был ли его намек намеренным или плодом моего воображения, но его слова заставляют меня покраснеть.
— Тебе здесь нравится? — Он наклоняется вперед, как будто хочет лучше разглядеть мое лицо. — В Линкольн-центре?
— Я не знаю. Думаю, что когда-то нравилось.
— Хм. — Парень возвращается к наблюдению за фонтаном.
Я прячу руки за спину и переплетаю пальцы, сильно сжимая.
— Я хотела извиниться. — Поворачиваюсь к нему лицом как раз в тот момент, когда Кингстон поворачивается ко мне, и его измученное выражение пронзает меня насквозь. — Я не имела права говорить то, что сказала тебе той ночью в машине.
Он выглядит усталым, словно не спал несколько дней. Все еще красивый, но в каком-то вымученном художническом смысле.
— Почему нет? Ты в моей жизни. Почему ты должна ходить вокруг меня на цыпочках?
— Мы едва знаем друг друга. Ты мне ничего не должен.
Парень смотрит в сторону, поверх моей головы, а затем вниз по ступенькам. Куда угодно, только не на меня.
— В любом случае, я хотела извиниться лично…
— Мне никогда не ставили официального диагноза. — Его взгляд возвращается ко мне. — В школе было легко найти людей, которые выполняли за меня задания, и ты была бы удивлена, какие скидки могут быть сделаны для ребенка богатого спонсора. Я никогда не получал хороших оценок, но мне удалось закончить среднюю школу.
У меня так много вопросов, так много вещей, которые мне хочется сказать, но держу рот на замке, довольная тем, чем он готов поделиться.
— Никому в моей семье нет дела до того, чтобы спрашивать. Мои братья думают, что я ленивый, отец считает меня раздолбаем, но никто из них не знает. И, если бы я попытался объяснить, они, вероятно, обвинили бы
