Клара чуть помешкала, не выходя на свет, потом шагнула вперед. Карлтон сидел в ногах своей койки. Клара увидела лицо Нэнси. Рузвельт и Родуэл жались за ее спиной. Карлтон поднялся, подошел к двери. Шагает очень осторожно, значит, пьяный, поняла она… – Тебя видели в таком месте, куда тебе ходить не след, – сказал он.
Лицо его было страшно. Клара не шелохнулась. Еще сам не зная для чего, он занес руку.
– Сука! – сказал он. – Вся в мать!
И накинулся на нее с кулаками. Нэнси закричала, стала звать на помощь. Клара пыталась вырваться, но куда там – Карлтон держал крепко. В окнах зажигались огни. Кто-то заорал. Карлтон сыпал бранью – Клара слышала эти слова всю жизнь, но не понимала, а сейчас поняла: они означают ненависть, означают, что тебя хотят убить. Потом отец выпустил ее. Шатаясь, он попятился назад – двое мужчин схватили его и оттащили.
– Носит их нелегкая! Дома не сидится! Вечно удирают… суки… что она, что мать! – орал Карлтон. – Нет чтоб дома сидеть, удирают, суки! Никого не любят… Клара на все плевать хотела, моя Клара…
Он заплакал пьяными слезами. Кто-то встряхнул его за плечи, стараясь привести в чувство.
– Ты нынче девчонку не тронь, слышишь? – сказал кто-то из мужчин.
Его втащили в дом, уложили на койку. И он тотчас же уснул, не успела голова опуститься на подушку. Клара провела рукой по лицу и увидела на ладони кровь. Взглянула на Нэнси – и отвела глаза. Конечно же, это Нэнси была в ресторане, это Нэнси ее там видела… ну и наплевать. Во рту кровь, вот это настоящее – вкус крови во рту. Рузвельт и Родуэл, братья, не в счет. Пускай смотрят. Пускай насмехаются. И Нэнси не в счет. Отец храпит на постели, лицо у него багровое, рубаха расстегнута, видна впалая грудь и мягкий, оплывший живот – вот это сейчас настоящее, но ненадолго.
Соседи разошлись по домам. Нэнси погасила свет. Они лежали в темноте и слушали, как храпит Карлтон, и потом все уснули, кроме Клары. А она лежала и думала. Будто год за годом откуда-то издалека дул сильный свежий ветер – и наконец налетел на нее, подхватил и уносит. Вот и все.
10
Карлтон проснулся. Над ухом кто-то вопил:
– Оглох ты, что ли? Вставай!
Он открыл глаза – совсем чужая женщина кричала на него. Круглое и словно дубленое лицо ее с вытаращенными глазами казалось даже не женским, а мужским.
– Долго ты будешь валяться? Черт паршивый! Твоя дорогая доченька удрала, а нам на работу пора… скоро шесть, сдурел ты, что ли, до этих пор разлеживаться?
Он оттолкнул Нэнси и сел. Обежал взглядом комнату.
– Пошли живей, автобус уйдет, – злобно прошипела Нэнси. – Я ребят накормила, пока ты тут храпел… что с тобой только приключилось? Уж и выпить чуток не можешь, сразу с копыт долой! И ведь два дня не работал, вот смех! Заехали в этакую даль, а потом на тебе – убирайтесь, мол, не будет вам работы!
Карлтон поднялся. Со вчерашнего дня он так и не разделся, башмаки и те не скинул. В желудке затягивался тугой узел. Карлтон стоял, ссутулив плечи, наклонив голову, и слушал Нэнси вполуха, все внимание поглощено было одним – вот этим узлом в желудке. Он уже хорошо знаком, но может и взбунтоваться. А надо собраться с силами и подумать о Кларе.
– Ты что? – спросила Нэнси. И обняла его одной рукой. Он не шевельнулся. – Поглядеть – ты вроде как нездоров, – сказала она.
Карлтон легонько оттолкнул ее. Лучше не делать быстрых, резких движений, страшновато – вдруг сдвинешь с места что-то такое, чего потом не остановишь.
– Да, вот… я ж говорю, Клара-то… удрала, – сказала Нэнси жалобно и в то же время с вызовом. – Зря ты ее так отлупил, она девочка неплохая. Сам знаешь. Я ее не осуждаю, что сбежала, я и сама сбежала, эдакой подлости я ни от кого бы не стерпела…
Карлтон наклонился над тазом, ополоснул лицо холодной водой. Странно, но он чувствовал: вода стекает по коже где-то далеко, словно он наблюдает за этим, сжавшись глубоко внутри самого себя.
– Нам пора. Нынче жарко будет, – сказала Нэнси.
Оттого что Карлтон все молчал, ей стало тревожно; она заговорила помягче: – Миленький, ты, может, нездоров?
Узел в желудке на миг угрожающе дернулся, но Карлтон его одолел. Нет уж, его не вырвет, не желает он этого мерзкого вкуса во рту. Мокрая кожа зудела, и он следил за своей рукой – вот она поднимается потереть лицо, вот пальцы скребут кожу… потом он про это забыл и замер, прижав ладонь к щеке, точно погруженный в размышления философ. В эти минуты мозг его пробуждался от спячки. Надо прорву всего обдумать, вдруг понял он… надо во всем разобраться. Недели, месяцы, годы он терпел, а на него наваливалась всякая всячина. Если в ней не разобраться, не понять все до мелочей, он никогда не сумеет от всего этого избавиться и начать новую жизнь.
– Меньшая здорова?
– Ясно, здорова. – Нэнси, видно, была тронута, что он про это спросил.
– Сколько у тебя денег?
– А?
– Денег сколько?
– Это как – вот сейчас?
– Я тебе в пятницу давал три доллара.
– Я… мне надо было купить еды…
– На, держи.
Он запустил руку поглубже в карман и вытащил грязный, туго свернутый лоскут, когда-то это был шелк. Развернул, достал несколько долларов и дал Нэнси; он не замечал, как она на него уставилась. Лицо ее побелело, напряглось, будто она ждала, что он ее ударит.
– Это тоже подспорье, а нынче еще заработаешь.
Вместе с ребятами получишь двенадцать монет.
– А ты куда?
Он сунул оставшиеся деньги в карман. Пригнулся к зеркальцу, поглядел на себя. Узел в желудке затягивался туже; кажется, вовсе не его, а чье-то чужое лицо беспомощно глядит на него из зеркала.
– Фу, черт.
Он потер ладонью глаза, рот. После пьяного сна все тошно, муторно. Вдруг привиделась Клара – как она рвется у него из рук, – но он встряхнулся и отогнал это видение. Придется еще многое вытряхнуть из головы, прежде чем он сможет наконец перестать думать.
– Миленький, ты что, идешь ее искать? Карлтон?
Он скорчил гримасу и шагнул за порог, в безмятежное, яркое, солнечное утро. Прошел будто мимо чужой, будто мимо нищенки, которая клянчит и дергает за рукав.
– Где ты станешь ее искать? – в страхе спросила Нэнси. – Карлтон! Да куда ж ты? Она сама воротится! Не связывайся с городскими, худо будет…
Карлтон высоко, сколько мог, поднял ноющие плечи, заправил рубашку в штаны. Сыновья терпеливо ждали за дверью. Оба посмотрели на него. Он глянул мельком, как на чужих, – у одного опущенная голова просвечивает сквозь редкие волосы розовым, у другого настороженное, застывшее лицо, а сам весь напружинился, готовый хоть сейчас пуститься наутек. Оба похожи на отца, у обоих продолговатые, узкие, худые лица… почему-то вдруг подумалось – пожалуй, они больше не вырастут, останутся почти такими, как сейчас.
