из заднего кармана брюк конверт и протянул Гэхаловуду. Он прочел анонимку; лицо у него было ошарашенное.
– Письмо вам послал Николас Казински, тот коп, который…
– Я прекрасно знаю, кто такой Казински, – оборвал меня Гэхаловуд.
– И, насколько я понимаю, Хелен тоже это знала. Письмо написал он, я почти уверен.
– Почти?
– Все приметы сходятся, сержант. Например, адрес на кусочке газеты, из которой он составлял текст. Это не может быть случайным совпадением! Остается только съездить к нему и спросить. Я как раз собирался вам все рассказать. Надо ехать к Казински и допросить его.
Гэхаловуд остолбенел. На меня он глядел с презрением. Я счел своим долгом заполнить паузу:
– Сержант, я вам ничего не говорил, хотел вас поберечь. Довольно с вас, вам и так досталось…
Снова повисло недоброе молчание, а потом Гэхаловуд глухо бросил:
– Выметайтесь отсюда, Маркус. Выметайтесь, пока девочки из школы не пришли.
Препираться было бесполезно. Я пошел в гостевую комнату, собрал вещички и кое-как запихал в маленький чемодан. Пять минут спустя я уже садился в машину. Гэхаловуд стоял на крыльце, словно хотел убедиться, что я в самом деле убираюсь вон. Прежде чем захлопнуть дверцу, я крикнул:
– Разбирайтесь! Разберитесь с этим, сержант! Надо выяснить, почему Казински послал вам письмо.
– Кто вам сказал, что это Казински? Кто угодно мог взять у него газету и соорудить эту нелепицу. А вы облажались, как новичок. Вам что, роман ваш в голову ударил? Вообразили, что вы теперь великий сыщик? Клоун, вот вы кто, Маркус!
Я не сдавался:
– Зачем кому-то выставлять Казински автором этой анонимки? Это абсурд, сержант.
– Не больший, чем думать, будто он вдруг решил, что Уолтер Кэрри невиновен. Кэрри признался, есть видеозапись его показаний. С чего вдруг Казински вспоминать это все через одиннадцать лет?
– С того, что это все его одиннадцать лет мучает, он в инвалидном кресле, наверное, подыхает и хочет облегчить душу.
– Не знаю, Маркус, что вы имеете в виду, но вам пора ехать.
Он повернулся ко мне спиной и двинулся в дом. И тогда я воскликнул:
– Хелен вряд ли бы вами гордилась!
Гэхаловуд в бешенстве обернулся, остервенело содрал со стены табличку “Радость жизни” и изо всех сил запустил в меня. Она попала в капот моего “рейндж ровера” и оставила на нем вмятину.
Перед отъездом из Конкорда я зашел попрощаться с Лэнсдейном и рассказал ему, что произошло.
– Не уезжайте ни с того ни с сего, Маркус! – урезонивал он меня.
– Это выше моих сил. И потом, Перри прав: на каком основании я во все это лезу?
– Вы должны идти до конца!
– Идите сами, вы коп, в конце концов!
– Не могу.
– Как это – не можете?
– Я не могу просто так взять и открыть расследование. Вы себе представляете, какой поднимется тарарам в полиции? Я ничего не могу без точных доказательств.
Последняя фраза меня огорошила:
– Так вот почему вы послали меня вести расследование? Чтобы я, как крот, сделал всю грязную работу? А вы бы остались чистеньким? Ну, браво! Нобелевская премия за трусость!
– Вы сами сразу ухватились за дело, Маркус!
Я развернулся, чтобы идти, и тут Лэнсдейн произнес:
– Знаете, что сказала бы Хелен?
– Не впутывайте в это дело Хелен…
– Она сказала бы, что Маркус Гольдман из “Правды о деле Гарри Квеберта” никогда бы не отступился.
– Писатели всегда приукрашивают реальность. Мне ли не знать.
Через пять часов я добрался до Манхэттена с его предвечерними пробками, огнями и гомоном. Вернулся в свою квартиру, из которой уехал три недели назад. Принял душ, заказал еду, потом подошел к окну и стал смотреть на бурную ночную жизнь летнего Нью-Йорка. Я думал о Перри. Не сводил глаз с телефона в надежде, что он позвонит, но напрасно. Я спрашивал себя, сумеем ли мы наладить отношения или я окончательно потерял последнего друга.
* * *
Прошло несколько дней. Вестей от Гэхаловуда не было. Я несколько раз пытался ему звонить, но безуспешно. Не в силах больше выносить этот холод между нами, я наконец сел в машину – вернуться в Конкорд и объясниться. Но пока ехал по Массачусетсу, сдулся. И меня неведомо как занесло в университет Берроуза, где я учился и где повстречал Гарри Квеберта.
Увидев знакомые места, я почувствовал укол ностальгии. Наведался в зал для бокса, в большую аудиторию, где в один прекрасный день 1998 года отличился перед Гарри Квебертом, прошелся по коридорам, где столько раз шагал со своим соседом по комнате, Джаредом. Спросил себя, что, кстати, сталось с ним за эти годы.
Семестр закончился, вокруг было безлюдно. Я направился на филологический факультет, задержался у двери кабинета Гарри. Табличку с его именем сняли. Я потянул на себя дверь: комнату, похоже, никто не занял. В ней пахло затхлостью. Мебель была лишь та, что положена, – полки и фанерный письменный стол. Значит, Гарри после увольнения в июне 2008 года никто не замещал. Я стал выдвигать ящики стола. Два верхних были пусты. В третьем я обнаружил старую газету, на ней лежала статуэтка чайки. Я вздрогнул: что здесь делала эта статуэтка? Только я собрался ее забрать, как чуть не подскочил – за моей спиной раздался голос:
– Это мог бы быть ваш кабинет, Маркус.
Это был Дастин Пергол, декан филологического факультета.
– Я… я в гости зашел, – промямлил я.
– Вижу, – улыбнулся Пергол.
– Как поживаете, господин декан?
– Я уже не декан, я теперь ректор университета. Как видите, продвинулся по службе, но до вас не дотягиваю. Кому сказать, я вас в 1998 году чуть не отчислил, а вы теперь звезда американской словесности и гордость университета.
Пергол пригласил меня к себе на ужин. Я согласился – и оказался в очаровательном домике в кампусе. Познакомился с милой супругой Пергола и, должен признаться, провел весьма приятный вечер.
– Благодаря вашему “Дому писателей” университет Берроуза стал даже престижным, – поведал мне за ужином Пергол. – Многие студенты записываются на филфак в надежде пожить в Авроре.
– Я просто счастлив.
– А этот Эрни Пинкас, который обеспечивает связь с университетом, – он просто потрясающий.
– Это точно.
– Вы не с ним хотели повидаться в университете?
– Нет.
– Вы так и не сказали, что вас сюда привело. Вы кого-то искали?
– Да, самого себя.
Пергол не сдержал улыбки:
– Знаете, Маркус, я ведь предлагал вам совершенно всерьез: кабинет Гарри мог бы стать вашим. Почему бы вам не прочитать у нас курс писательского мастерства? Есть вакансия на осенний семестр.
– Мне надо подумать.
– Можно попробовать, на полгода. Чтобы понять, нравится ли вам преподавать. Мы, конечно, не Колумбия, но
