Берт взглянул на нее и спросил:
— А скажи-ка мне, Рейчел, во что ты веришь?
— Я? Я верю в Бога.
Берт, кажется, удивился. Они все удивились.
— Ты веришь в Бога?
Рик посмотрел на нее:
— Правда?
— О да.
Рик сказал:
— Но я думал, что Бог… в смысле… ты совсем не похожа на религиозного человека.
— Нет. Это достаточно распространенное заблуждение о людях с расстройствами аутистического спектра. Я думаю, Бог существует в реальности.
Люк спросил, давно ли она верит в Бога.
— Совсем недавно поверила.
— Ясно. Но еще час назад ты спрашивала у нас, почему нормальные люди…
Рейчел поняла, к чему он клонит.
— Люди меняются, Люк.
— Так, а ты веришь в дарвиновскую эволюцию?
— Конечно, верю.
— А разве одно не противоречит другому? — спросила Карен.
— Совершенно не противоречит, — сказала Рейчел. — Бог создал мир, а это очень большая работа и занимает немало времени. И если для создания мира нужны динозавры, и ископаемые останки, и миллиарды лет эволюции, то Бог это все и задействовал. И мир существует. И мы в нем живем.
— А как же несоответствия по срокам? — спросил Люк. — Со временем явная неувязка.
— Знаешь, Люк, людям, может быть, и не нужно задумываться о времени. Может быть, люди устроены так, что им это противопоказано. Когда они слишком много думают о времени, это всегда вызывает очень неприятные ощущения. Вечность — самая худшая из всех концепций. Интересно, о чем думал Бог, когда изобретал вечность?
Рейчел нравился Бог. Ей нравилось, что Его можно использовать для ответа на все вопросы. Ей больше не нужно ни о чем задумываться самой — хотя, возможно, это был не самый лучший душевный настрой для обретения веры. Интересно, а как отнесутся к ее обращению коллеги по клубу «Пятидесяти тысяч мышей»? Не решат ли они, что теперь она уже не заслуживает доверия как ученый?
Берт сказал, обращаясь к Рику:
— А ты, любодей, молодец. Сперва превратил ее в падшую женщину, но потом искупил этот грех, обратив ее в веру. Отлично сработано.
— Я здесь ни при чем. Я даже не представляю, откуда оно взялось.
— Поистине, неисповедимы пути Господни, — заметил Берт. — Так что, Рейчел? Теперь мы друзья.
— Правда?
— О да. Мы с тобой одной веры, а это самое важное, что есть у людей.
— Да, наверное.
Рик сказал:
— Ты, задрот, даже и не пытайся ее заманить на свой путь.
— На мой путь? Рик, позволь мне напомнить, что у тебя самого нет вообще никакого пути. Если бы я последовал за тобой, то куда бы ты меня привел? — Он повернулся к Рейчел. — А у нас с ней хотя бы есть путь, правда?
— Путь?
— Рейчел не понимает метафор, — сказала Карен.
— Ясно. То есть я не могу ей сказать, что теперь у нее новая пара глаз, способных видеть непреходящие чудеса мира.
— Сказать-то ты можешь, но она не поймет. К тому же в обеденный перерыв я часто читаю медицинские журналы, и, помнится, я прочитала, что если человек родился слепым, а потом ему сделали операцию и он прозрел, то ему это вовсе не в радость. И так бывает почти всегда, исключений практически нет.
— Правда?
— Да. Эти люди не могут понять сущность и смысл своего новообретенного зрения. Цвета, изменения во времени, перемещения предметов в пространстве — их это пугает. Даже такая простая вещь, как обыкновенный кочан капусты, может их напугать до полусмерти.
— Все равно ты мне нравишься, хотя ты и впала в уныние, — сказал Берт.
— Ты уже столько раз повторил, что я тебе нравлюсь. Зачем ты мне это говоришь?
— Старый трюк, — сказал Люк. — Называется «грубая лесть». Он видит в тебе потенциального кандидата на обращение, вот и гладит по шерстке.
— Гладит по шерстке? — озадаченно переспросила Рейчел.
— Это метафора, — отозвались в один голос Карен и Люк.
Что-то ударилось в дверь, и все испуганно обернулись в ту сторону.
Рик сказал:
— Всем оставаться на местах.
С дробовиком наперевес он осторожно направился к двери, держась по стенке.
Снова раздался удар, и Рейчел поняла, что кто-то бьется о генератор льда с той стороны разбитой стеклянной двери.
— Может, полиция, — сказала Карен.
— Тсс, — шикнул Рик и приблизился к двери еще на пару шагов.
Берт прошептал, повернувшись к Рейчел:
— Рейчел, ты можешь меня развязать?
— Нет.
— Рейчел, мне больно сидеть. Очень больно. Мне надо лечь на спину, чтобы сбить кровяное давление в ногах. Люди одной веры должны помогать друг другу.
— Могу развязать тебе ноги и положить стул на пол. И ты вроде как ляжешь.
— Хорошо. Сделай так. Только тихо.
— Ты что-нибудь видишь? — спросила Карен у Рика.
Рик покачал головой.
Люк увидел, что Рейчел разрезает скотч, которым были прикручены к стулу ноги Берта.
— Какого хре… Рейчел, что ты делаешь?!
— Люк, я ему ноги освобождаю. У него что-то не то с кровообращением.
Берт сказал:
— Только ноги. Мне надо лечь. Чтобы палец не так болел. Тот, который ты мне отстрелил.
Люк свирепо смотрел на Берта.
— Ладно, Рейчел, уложи его на спину. Или как он там хочет лечь. Но не развязывай ему руки.
Укладывая Берта на пол вместе со стулом, Рейчел обратила внимание на его руки. Они покраснели от химического ожога. Кое-где кожа уже начала облезать. Обручального кольца нет. На запястье — медицинский идентификационный браслет. Мозоли на кончиках пальцев.
Рик осторожно приподнял краешек скатерти, закрывающей баррикаду.
— Боже правый… да это ребенок! Подросток. Помогите мне разобрать этот завал! Быстрее!
Люк показал жестом, что останется приглядывать за Бертом, а Карен и Рейчел бросились на помощь Люку. Когда баррикаду более-менее разобрали, Рейчел увидела совсем молоденького парнишку, покрытого розовой пылью. Глаза у него были красные и воспаленные. Губы тоже горели.
Рик протянул руку и втащил мальчика внутрь.
— Господи, — проговорила Карен. — Это же мальчик из самолета.
— Какой мальчик из самолета? — не поняла Рейчел.
— Мальчик с айфоном.
Игрок 1
Дальше произойдет много всего, и все будет происходить быстро, потому что время мчится бурлящим потоком, и еще время горит, и, попав в этот горящий поток, Карен поймет, что мир изменился уже навсегда. Она будет сидеть рядом с мальчиком из самолета и Люком и думать о Кейси, о своей семье. Она поймет: все, что сейчас происходит, это намного серьезнее теракта 11 сентября. Весь мир превратился в башни-близнецы и уже никогда не вернется в нормальное состояние — и это само по себе станет новой нормальностью. Карен, как ни странно, это успокоит. Но не сейчас, а чуть позже. Потому что не все еще произошло. Не все из того, что должно произойти в ближайшее время. Время ускоряется, время замедляется — оно не дает нам покоя, дразнит, тянет за рукав, не позволяет забыть о своем бесконечном присутствии. И наше единственное оружие против времени — это свободная воля, и вера, что жизнь священна, и надежда, что у нас все-таки есть душа.
