точно. Где мои чертовы ключи?
Он снова начал шарить по карманам и, очевидно, нашел карман, который пропустил в первый раз. Ключи оказались там. Злобно посмотрев на барменов, он выскочил на улицу. Я извинился и вышел за ним.
– Выходит, что люди тут ни при чем, да? Выходит, что ты сам виноват?
– Я виноват? В чем я виноват? В том, что выпил больше пива, чем следовало? Если в этом кто-то и виноват, то только ты, или эти татуированные ублюдки, но никак не я.
– Так, ладно, успокойся. Больше ты ничего не потерял? Проверь. Я не хочу возвращаться сюда еще раз.
Он заверил меня, что все в порядке и мы снова пошли к эстакаде. На сей раз он шел молча. Все дороги снова оказались перекопаны, завалены проводами и тротуарной плиткой и обставлены ограждениями. Мы кое как перебежали на противоположную сторону и начали подниматься по лестнице. Она оказалась довольно крутой, это стало для нас неприятной неожиданностью и вполне сильным препятствием на пути в нашем нынешнем состоянии. Примерно через двадцать ступенек мой товарищ остановился и уселся прямо на лестницу. Я уселся рядом.
– У тебя есть сигарета? У меня, видимо, снова кончились, либо я все-таки кое-что потерял.
Я дал ему сигарету и закурил сам.
– Ты извини, если я был слишком груб. Просто я все-таки напился, мне это в конце концов удалось. Знаешь, порой бывает так кстати напиться. Такое наслаждение от этого получаешь. Это ведь далеко не всегда удается, в большинстве случаев ты просто выпиваешь и ничего не меняется.
– А что сейчас изменилось?
– Мне как будто стало легче. Как будто я похудел на десять килограмм.
– Ну так это не из-за того, что ты напился. Это из-за того, что ты выговорился.
– Да, точно, ты теперь все обо мне знаешь. Можешь завтра проснуться и написать рассказ. Или пост в фейсбук, я разрешаю.
– Да нет, вряд ли я буду это делать. И фейсбуком я не пользуюсь уже года два, наверное. А рассказы у меня никогда не выходило писать, сколько бы раз я не пробовал.
– Это ничего. Главное продолжать пробовать и в конце концов обязательно получится. Ты уверен, что мы хотим идти на Проспект Мира?
– Не уверен, но у нас, как будто, нет выбора. Нам сейчас проще подняться вверх, чем спуститься вниз, тебе не кажется?
Ему казалось. Мы посидели еще немного и медленно, аккуратно ставя ноги, пошли вверх. Как будто мы поднимались на перевал на высоте трех тысяч метров, не меньше. Как будто мы стали альпинистами. Наконец наш подъем закончился, и мы, неожиданно для самих себя, остались настолько сильно им довольны, что по-настоящему, во весь голос, закричали. Как будто правда поднялись на перевал, на который еще никто не поднимался. Потом мой товарищ запел какую-то песню, слов которой я не знал. Когда он закончил, я спросил его, чья это песня.
– Это я сам написал. Ну, то есть, это не песня совсем, я написал слова и на этом успокоился. Или песня, но только в моей голове, не знаю. Как определить, что песня, а что нет?
– Никак. Если её можно спеть – это песня.
– Точно! У меня таких несколько, хочешь я тебе попою?
Я согласился. Оставшийся путь он поочередно, одну за другой, пел свои песни. Они все были довольно грустные, но все они мне нравились. Я всегда считал, что самые хорошие песни должны быть грустными. В одной из них были строчки: “Мне всегда казалось, я не вызываю жалость, и я довольно умен, но вышло все наоборот”. Я не запомнил больше ни одной строчки из его песен, но эти была настолько хлесткими, что застряли в моей голове, возможно, навсегда. По крайней мере, когда я проснулся на следующее утро, первым, что мне пришло на ум, были именно эти строчки. За этот вечер у меня сменилось несколько разных саундтреков, но вот этот, самый последний, оказался самым точным. Если бы он рассказал свою историю в песнях, или, может быть, в поэме, было бы гораздо лучше, подумал я. Приблизительно в этот момент мы подошли к Кофе Хаузу рядом с метро Проспект Мира, и мой друг захотел зайти внутрь.
– Ну что, еще по пиву?
– Да, можно, поеду домой на метро как раз. Давненько я не ездил домой на только что открывшемся метро.
– В этом нет ничего плохого. И ничего хорошего. Ни в чем нет ничего плохого и нет ничего хорошего.
– А что же тогда есть?
– А ничего нет. Ни в чем нет ничего. Звучит, по крайней мере, блестяще.
Он попросил себе стопку бехеровки и темное пиво, я ограничился темным пивом. После того, как бехеровка была выпита, я спросил:
– Слушай, а почему, все же, ты занял мое место, там в Пивбаре?
– Я занял не твое место, я просто занял место. Почему я стал с тобой говорить? Не знаю, мне понравилось, как ты стоял и смотрел на эту кубинскую машину. Я же прошел мимо тебя, когда ты стоял и курил, удивился еще, что кто-то обратил на нее внимание. Обычно никто не обращает. А ты смотрел на нее, будто это статуя Давида, или, хотя бы, копия статуи Давида. А потом оказалось, что я случайно занял твое место.
– Но ведь это было единственное место в баре, а с логикой у тебя, вроде бы, все в порядке.
Он рассмеялся.
– Можешь думать так, если хочешь. Наверное, идея, или, точнее, решимость рассказать кому-нибудь про себя зрела у меня уже давно, пусть открыто я об этом никогда не думал. Наверное, это просто было нужно, ну, и как-то само произошло. Специально я ничего не делал. Это та самая случайность.
– Кстати о ней! Случайно, или нет, но я советую тебе встретиться с твоим братом. Это единственный близкий человек, который у тебя остался, таким человеком нужно дорожить. Вне зависимости от того, насколько сильно ты на него обижен и насколько сильно он тебя когда-то ранил. Просто встреться. Даже если это будет одна встреча – она не будет лишней для вас обоих.
– Откуда ты знаешь?
– Ну, мне так кажется. Нельзя же недооценивать важность ощущений.
– Да, мне теперь уже тоже начало так казаться. Не знаю, из-за чего. Из-за твоих ли советов, или из-за того, что я все это проговорил вслух. Я постараюсь его найти, это я тебе обещаю. Не обещаю, что у меня получится, но обещаю постараться.
Я обрадовался его словам. Если подумать, весь наш
