на «tostado con tomate» – на золотистую корочку слегка поджаренного и еще теплого гренка была уложена карминная мякоть молотых томатов, сбрызнутых сверху солнечными каплями оливкового масла. Наблюдая за сооружавшим такую же композицию молодым испанцем, Ваня тоже потянулся было уложить сверху тончайшие лепестки амарантового хамона – но, вздохнув, отложил национальное блюдо обратно под удивленный взгляд кабальеро.
– Ты забыл хлебушек чесноком потереть, – с набитым ртом подсказала Марьяна, наблюдавшая эту сцену, – я видела, он именно так и сделал вначале.
– Обойдусь, – отмахнулся Ваня, – во-первых, Баньос будет ругаться, во-вторых, пряностей мне и так хватает – ты мне заменяешь как минимум половину…
Прогуливаясь под сводом красно-белых двойных акведуков, парочка невольно взялась за руки, почувствовав себя словно в каменном лесу.
– Как тебе? – прошептала Марьяна.
– «Черный квадрат» – так же шепотом ответил Ваня.
– Почему «Черный квадрат»? Ничего же общего.
– Я не об этом. Малевич нарисовал черный квадрат. И опередил всех. Любой может нарисовать черный квадрат, но ценность имеет только первый. Так и впечатления от этой анфилады – что ни скажи, уже кто-то это описал. Хотя… Как несостоявшийся художник – иди-ка сюда. Смотри… На такое сравнение еще никто не отваживался, кажется. Хотя это и кощунственно звучит – если стать под углом от тридцати пяти до сорока пяти градусов – эти арки как будто свисающие с потолков… хамонные окорока. Что в каком-то смысле еще раз символизирует победу кастильских адалидов над каидами полумесяца. Хотя, возможно, во мне говорит голод…
Сквозь усиливающийся зной доплелись до Худерии. Ваня твердил, что обещал возложить цветы к памятнику Маймонида, но цветочной лавки поблизости не обнаружилось. Ограничились прикосновением к и без того до блеска натертой левой ноге великого врачевателя. Выполнив обещание, Ваня запросился обратно в отель, процитировав «Пилигримов» Бродского. Синим, дескать, солнцем они палимы. Хотя сердца их, а значит и Ванино сердце – полны рассвета. Марьяна возразила, что в основном вообще-то увечны они и горбаты. Сошлись на том, что Ваня идет в отель и собирает вещи, так как «Conquistador» пользуется бешеной популярностью и номер им не продлили. Посему они после выселения отправляются в Толедо. А она пока прогуляется по знаменитым кордовским патио, тем более что сейчас проходит их ни больше, ни меньше – фестиваль.
Прогулявшись по утопающим в цветочных водопадах дворам, Марьяна вышла на набережную Гвадалквивира. Двинувшись к Меските по calle Ronda-de-las-Isas, она увидела вывеску букинистического магазина «El Laberinto». Иногда она скучала по этой пыльной тишиной библиотек и книжных лавок, но Ваня, когда было необходимо, легко восполнял эту ностальгию. Чуткая вселенная выложила поверх кучи старых журналов фолиант с безупречной и легко узнаваемой французской типографской антиквой. «Histoire apocryphe de la peinture européenne. Reproduction originale de l'édition de 1637. Paris. MDCCCXCIX». Вышедший на звон колокольчика седой продавец улыбнулся Марьяне и стал быстро говорить что-то по-испански.
– Не так быстро, пожалуйста, – по привычке взмолилась Марьяна на английском.
– Дядя Фернандо не говорит по-английски, но я могу помочь.
Обернувшись, Марьяна пару секунд осмысливала происходящее.
– Вы всегда появляетесь со спины?
– Для, Вас, видимо, да! И всегда приношу хорошие вести!
Доктор Горацио Пихуан Баньос рассматривал Марьяну почти в упор, слегка щурясь от отсвета бликов, пробивавшихся сквозь витражное стекло магазина и игравших на ее шевелюре.
– И какую хорошую весть Вы хотите принести сейчас?
– Ну, я могу сказать Вам, что дядя Фернандо говорит, что Вы держите в руках редкое издание – оригинальное воспроизведение еще более редкого издания «Тайная история европейской живописи», точнее «Апокрифическая история». Оригинал был издан в 1634 году, а у Вас копия этого издания, сделанная в 1899-м. Вещь специфическая, для узкого круга. А еще хорошая новость в том, что дядя Фернандо – действительно мой дядя, они держат эту лавку вместе со своим сыном. То есть моим двоюродным братом. Могу упросить их дать Вам хорошую скидку.
– С ума сойти! А почему Вы не в больнице?
– Мое дежурство закончилось! Я, конечно, не забуду его, особенно Ваше феерическое появление. Давайте угощу Вас кофе. Книгу берёте? Интересуетесь европейскими художниками?
– Мой муж интересуется. Как он сам говорит – несостоявшийся художник. Хотела сделать ему подарок. Нет, даже не спрашиваю, сколько она стоит, я не взяла с собой банковские карты. А за кофе спасибо. Только у меня не так много времени. Скоро чек-ап в отеле, в «Конкистадор».
– Успеете, это недалеко. Я покажу короткую дорогу. Кстати, а где Ваш муж, как он себя чувствует?
– Спасибо, гораздо лучше. Пошел в отель собираться в дорогу, заодно передохнуть.
– Подержите его еще день на диете, и все быстро восстановится. А вот и наша кофейня.
Как везде в Кордове, вывеска и внутренний зал кофейни перетекали в восхитительное патио. В одну из стен были вделаны асулехос такого аквамаринового оттенка, словно андалузские небо пролилось воздушным стеклом на эту часть дома. Другую облепили медные горшки, из которых вываливались трепыхающиеся бело-сиренево-фиолетовые облака цветов. Прямо посредине патио росло апельсиновое дерево, под которым стояла пара столиков. Отпивая обжигающий, тягучий кофе небольшими глотками, доктор не сводил с Марьяны глаз.
– Почему вы уезжаете так быстро? Ведь из-за визита к нам вы много не увидели. Оставайтесь! Даже если Вам не продлили номер, я помогу снять другую гостиницу, а лучше – апартаменты. Представляете, у вас будет приблизительно такой вот патио, но только свой.
– Спасибо за предложение, но нет… Времени до отлета осталось немного, а я хотела посмотреть еще кое-что. Почему Вы так смотрите, как будто я повергаю Вас… в смятение, что ли?
Горацио помедлил с ответом.
– Смятение – это слишком слабо сказано… Я бы назвал это цунами… или торнадо… который порождает один только взмах Ваших ресниц. Если откровенно, то как это ни банально прозвучит – жизнь просто разделилась. До Вашего появления здесь она была одной, а теперь… Теперь придется жить по-другому. По-другому… и без Вас!
Марьяна мягко улыбнулась.
– Простите, но даже если бы я осталась… как Вы себе представляете дальнейшее?
– Я ничего пока не представляю. Когда учился в университете, много времени проводил в этой книжной лавке у дяди. Он специализируется, как Вы поняли, на литературе на иностранных языках, ему присылали медицинские журналы – английские, французские, итальянские. Я Вам говорил, что мой дед воевал в интербригадах, восхищался русскими. У дяди в магазине было много русских писателей в переводах. Я читал Чехова, Толстого, Достоевского. Последний, кстати, мне совершенно не понравился. А вот Толстой впечатлил. И сейчас у меня то состояние, в котором Педро… или как там его… да, Пьер, спасибо – говорил
