они проходят мимо наших окон, иногда за их спинами я вижу местных парней, которые их эскортируют. Она поздно возвращается с улицы, и на вопросы, где и с кем она была, говорит что-то невнятное. Все это вызывает беспокойство и родителей, и мое тоже. Кока молчит, но от этого его молчания всем нам становится невмоготу.
И еще… мне снятся сумасшедшие сны. Каждую ночь мы встречаемся с моим Алексисом и занимаемся с ним любовью. Меня пугает то, с какими подробностями я все это вижу, пугает мои собственные бесстыдство и страсть, которые я с ним разделяю. Этой ночью мы с ним лежали на диване в нашей гостиничной комнате и делали что-то невообразимое. Я не могу это описать. Ночью, когда дети уснут, я попробую написать об этом подробнее. А пока нужно хорошенько прятать эту тетрадь. Не дай Бог, если она попадет кому-нибудь в руки.
24-ое, ночь
Ну вот, папа и мама спят, дети утихомирились. Я собралась с силами и хочу записать то, что меня так тревожит. Речь идет о снах последней недели, которыми я не могу ни с кем поделиться. Ни одной из моих прежних подруг и даже Серафиме я не могла бы рассказать о том, что мы делаем с Алексисом. Мы никогда с ним ничего подобного не делали. Мы с Алексисом вели себя относительно целомудренно. Алексис как будто бы даже стеснялся меня. Мы с ним раздевались в темноте и не зажигали света до тех пор, пока не были одеты. Тут же горел яркий свет, и в движениях его была какая-то ярость, постепенно захватывающая и меня. Мы менялись местами, мы куда-то проваливались и возвращались, и так много раз. Было в этом какое-то бесстыдство, от которого захватывало дух. Я пишу это, и у меня голова идет кругом. Я чувствую себя искушенной и испорченной, и в то же время мне ничего не страшно. В то же время я понимаю, что та Светлана, которой я являюсь во сне, это не я, а другое существо, и мне интересно за ней наблюдать. В ней нет моей усложненности и моих страхов. Она умеет отдаваться ощущениям, а я себя вечно контролирую. Я задаю вопрос: кто я и кто она? Я живу головой, а она ощущениями. Она свободнее, а значит истиннее меня.
25 августа
Мы постепенно осваиваемся в Тифлисе. Город замечательный — если бы не было так жарко и если бы Тома и Кока меня не донимали. Тома задает мне тысячу вопросов о мужчинах и женщинах и интимных отношениях между ними. Маму она спрашивать стесняется, вот мне и приходится отдуваться. Она спрашивает меня как взрослая и решительная женщина, так что порой мне за нее страшно. По-прежнему она целый день пропадает на улице, и я могу представить, чего она там набирается. Маленький Кока сидит постоянно дома, о чем-то думает и молчит, и от его молчания мне становится неспокойно. Ему скоро пять лет, а он ведет себя как философ, да и выглядит тоже так: у него на лице мудрая улыбка человека, уставшего от тщеты этого мира. Я пробую его разговорить, но у меня ничего не получается. Папа считает, что это его характер, а характер не нужно пытаться переделывать. Я с папой не спорю, но я ни в чем с ним не согласна. Человек должен себя изменять, пробуждать в себе скрытые силы. Нам с Алексисом это абсолютно ясно. Нужно бороться с собой, бороться с инерцией. В этом назначение человека, и об этом говорят все мудрецы.
Я занята подготовкой к прослушиванию. Мама мне аккомпанирует, когда у нее есть время, так как на ней все наше хозяйство и все заботы о доме.
26 августа
Павел Петрович велел мне одеться поизряднее и встречать его сегодня на ближайшем к нам углу сада в пять часов пополудни. Он собирается отвести меня на прослушивание. Я пытаюсь вообразить себе тех, кто будет меня прослушивать. Наверное, это будут сухие строгие старушки из консерватории, и они меня непременно раскритикуют, скажут, что мне нужна школа, что я должна поучиться у них или их коллег. То, что я училась пению с одиннадцати лет и не раз уже пела перед публикой, для них не будет ничего значить. А как я могу продолжать учиться, если у нас совсем нет средств. Папе, конечно, предложили курс в университете, но когда еще это будет! Я знаю, что за настройку фортепиано и мое новое платье он отдал наши последние деньги, и теперь ломает голову, как нам жить дальше. Ах, если бы я могла ему помочь! А вдруг мне предложат петь в хоре и будут за это платить. Тогда я могла бы получать немного денег и приносить их домой.
Почти неделю мы с мамой репетировали по пять часов ежедневно, она мне аккомпанировала и меня поправляла. Конечно, я ужасно волнуюсь еще и потому, что мамы там со мной не будет. Мне будет аккомпанировать незнакомый человек. К счастью, там будет Павел Петрович, это хорошо, он дает мне уверенность. Ах, Боже мой, уже 4 часа, а я еще не готова.
Для прослушивания я выбрала цыганскую песню из «Кармен» — и одну веселую современную пьеску, однако боюсь, что она старичкам не понравится — ее нужно петь, притаптывая и слегка крутя бедрами. Я ее пела в гимназии на выпускном вечере. В тот день мы встретились с Алексисом, он пришел на гимназический концерт и влюбился в меня по уши. Боже, какая я была легкомысленная! Я мучила его целый месяц, отказываясь с ним знакомиться. Между прочим, мои ужасные сны продолжаются, но становятся немного другими. Алексис стал другим, если это все еще он. Я часто его узнаю. Но об этом я напишу в другой раз, сейчас я слишком волнуюсь.
27 августа
Вчера все было ужасно, но… закончилось хорошо. Павел Петрович привел меня в большой ресторан на Головинском проспекте. Он называется «Риони» по одной из главных Кавказских рек. Стены его расписаны рыцарскими сюжетами, а в центре картина с рыцарем в тигровой шкуре. Большой зал со столиками полукругом обращен к сцене, на которой стоял белый «Стенвей».
За роялем сидел галантный пожилой господин в бабочке и жилетке, который назвал себя Аветом и спросил меня, что я собираюсь петь. Я сказала и дала ему ноты. Он взял аккорд, и мы с ним все прорепетировали.
После этого появился маленький лысый упругий человек в
